видела, что он глубоко несчастен. Она надеялась, что по окончании войны они снова сблизятся. Увы. Макс, всегда склонный к цинизму, за годы войны утратил нечто важное — веру в человечество. Тильда все чаще со страхом думала, что во многом он несчастен из-за нее. Теперь они редко говорили о чем-нибудь серьезном. Хуже того, они неделями не занимались сексом. Из-за плохой погоды Макс все чаще и чаще оставался в Лондоне. Их брак разваливался, и все попытки Тильды реанимировать его ни к чему не приводили.
В конце месяца, в день рождения Макса, Тильда на поезде приехала в Лондон. Она встретила мужа у здания, где он работал, и они пошли в ресторан в Найтсбридже. Еда была отвратительная, Макс мало говорил, много курил. Они побеседовали о детях, о погоде и умолкли, не зная, что сказать друг другу. Они стали похожи, уныло думала Тильда, на другие супружеские пары, которые она встречала в пабах и ресторанах. Водят взглядами по залу, чтобы хоть чем-то себя занять.
Они вернулись в гостиницу, где Макс снял на ночь номер. Снова пошел снег, заметая грязные сугробы. В их номере на внутренней стороне окон серел лед. Тильда достала из кармана небольшой сверток.
— С днем рождения, дорогой. — Она смотрела, как Макс разворачивает упаковочную бумагу. — Нашла это в букинистическом магазине в Или. Тебе нравится?
Это было одно из ранних изданий книги Хаклута[44] «Основные плавания, путешествия и открытия английского народа».
— «Нет мест необитаемых, нет морей несудоходных», — процитировала она и с улыбкой добавила: — Здорово сказано.
— Несгибаемые оптимисты они были, люди елизаветинской эпохи, — сказал Макс.
Тильда прильнула к мужу, просунула руки ему под пальто, обняла его. Целуя его, она на мгновение подумала, что теперь у них все будет хорошо. Они отдалились друг от друга, но снова сблизятся.
— Макс, я подумала, что, пожалуй, тебе следует присмотреть жилье в Лондоне.
Он отстранился от нее, повесил пальто на дверной крючок.
— Я уже присмотрел, Тильда. — Он закурил. — В гостиницах не могу часто ночевать — накладно, а диван у Гарольда чертовски неудобный. Я нашел пару комнат в Блумзбери.
Она нахмурилась.
— Пару комнат? Для нас это мало, дорогой. Мне придется привезти Сару — одну ее оставлять нельзя. И у девочек должна быть своя комната, когда они будут приезжать на каникулы. — В октябре Рози и Ханна начали учебу в Кембридже.
— Это я для себя присмотрел пару комнат, — сказал Макс.
У нее было такое ощущение, будто он ее ударил. Вся похолодев, не в силах вздохнуть, она опустилась на краешек кровати.
— Дорого ездить туда-сюда, — словно сквозь вату услышала она его слова.
— У тебя кто-то есть? — спросила она.
— Тильда, что за глупости?! — рассердился он.
Она поймала свое отражение в зеркале над раковиной: круги под глазами, возле губ с обеих сторон прорезались морщинки. Она никогда не уделяла должного внимания своей внешности и сейчас на мгновение об этом пожалела. Может, он ей лжет?
— Тогда в чем причина, Макс? — шепотом спросила она.
— Я же объяснил. Мне тяжело постоянно ездить из Лондона в Болотный край и обратно. Тяжело, дорого, утомительно.
— Значит, мы возвращаемся в Лондон. — Тильда озвучила решение, которое она приняла несколько дней назад. — Мелисса будет этому только рада, и для Джоша я смогу подыскать хорошую школу, ему больше не придется жить и учиться в пансионе. И…
— Нет, — сказал Макс.
Она молча смотрела на него, взглядом умоляя, чтобы он хоть как-то подтвердил, что все еще любит ее. Макс беспокойно мерил шагами комнату, и Тильда опустила глаза, глядя на свои руки. Сцепила пальцы, снова их разняла. Золотое обручальное кольцо расплывалось перед глазами, но она, подавив слезы, заставила себя заговорить:
— Ты несчастен с тех пор, как вернулся домой, Макс. Это из-за того, что ты видел в Германии, да? Почему ты мне не расскажешь? Тогда, может, тебе стало бы легче и, по крайней мере… — Она умолкла.
— Макс… — Она боролась за свой брак, за свою семью, за все, что для нее было самым важным на свете. — Как я могу понять, что ты чувствуешь, если ты таишься от меня? Не хочешь объяснить, что тебя тревожит?
— Тильда, прошу тебя…
— Это как-то связано с концлагерями? — Она увидела, что он вздрогнул. — Расскажи мне, Макс.
Он резко повернулся.
— Чтобы ты могла налепить пластырь на рану? Так сказать, помочь ближнему, как ты помогала детям?
— Я не о том. Ты ведь знаешь.
Он, казалось, не слышал ее.
— А тебе не приходило в голову, Тильда, что не все в этом мире можно починить, исправить? Неужели ты в самом деле думаешь, что решила все проблемы Рози… Ханны… Эрика?
Она судорожно вздохнула.
— Во всяком случае… я попыталась им помочь. Попыталась. А ты думаешь, не следовало?
— Какая разница, что я думаю? — Лицо его побелело, под глазами пролегли синеватые круги. — Мое мнение никогда тебя не интересовало.
Она не сводила с него взгляда.
— Ты это о чем?
Он всплеснул руками.
— Вспомни хотя бы свое плавание в корыте по Северному морю. Или, например, я умолял тебя уехать домой, а ты осталась в Голландии. Собираешь всех беспризорников…
— Но так получилось, Макс! Я была там, и мне пришлось искать выход из затруднительного положения. Я не могла бросить Рози одну на вокзале. Не могла оставить Ханну и Эрика в Голландии.
— Как ты не понимаешь, Тильда? — тихо сказал Макс. — Эрик давно уже искалечен как личность, а Ханна наверняка всю оставшуюся жизнь будет искать своих сестер, убитых в какой-нибудь адской дыре.
— По крайней мере, они
И он отвернулся от нее, встал у окна, дымя сигаретой. Она сидела на краешке кровати, смотрела на бесцветную раковину, на потускневшее зеркало, оценивая свою деятельность за последние девять лет через призму его восприятия: сплошь дилетантизм, некомпетентность, наивность.
— Ты обманываешь себя, Тильда. Ты не в силах ничего изменить. Это никому не дано.
Она медленно встала, надела пальто. Осуждающие слова Макса эхом огласили комнату.
— Ты куда? — спросил он.
— На вокзал, — ответила она. И вышла, закрыв за собой дверь. Он ее не остановил. «Мог бы догнать, остановить, — подумала она, — но не захотел».
Она пешком добралась до вокзала Ливерпуль-стрит. Успела к отходу последнего поезда. Снежинки растворялись в дыму, вырывавшемся из труб паровоза. Заработали двигатели. Она села в вагон. Из ее глаз струились слезы, хотя она изо всех сил старалась сдерживать их.
Дара жалел, что кончилась война. Ему нравилось служить в ополчении, ибо его социальное положение, относительная молодость и энергичность обеспечили ему место командира. Под его началом находились юнцы и старики, а также люди, которым была предоставлена бронь, и те, кто по состоянию здоровья был признан негодным к военной службе. Ему нравилось их муштровать, воспитывать из них солдат. Он не давал поблажек, и за это, как ему думалось, его уважали. С окончанием войны в его жизни образовалась пустота; постоянное ожидание каких-то драматических событий сменилось неумолимой скукой
