Марио Пьюзо
Арена мрака
Отцы и учители, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить»… О, есть и во аде пребывшие гордыми и свирепыми, несмотря уже на знание бесспорное и на созерцание правды неотразимой; есть страшные, приобщившиеся сатане и гордому духу его всецело. Для тех ад уже добровольный и ненасытимый; те уже доброхотные мученики. Ибо сами прокляли себя, прокляв Бога и жизнь. Злобною гордостью своею питаются, как если бы голодный в пустыне кровь собственную свою сосать из своего же тела начал. Но ненасытимы во веки веков и прощение отвергают, Бога, зовущего их, проклинают. Бога живаго без ненависти созерцать не могут и требуют, чтобы не было Бога жизни, чтоб уничтожил себя Бог и все создание свое. И будут гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и небытия. Но не получат смерти…
Глава 1
Уолтер Моска ощутил прилив восторга и щемящее чувство одиночества, как то всегда бывает перед возвращением домой. Эти руины в предместьях Парижа ему хорошо запомнились, и теперь, на последнем этапе своего путешествия, он с нетерпением ждал прибытия в пункт назначения – в самое сердце обезображенного войной континента, в разрушенный город, который, как он думал, ему уже никогда больше не увидеть. Эти мрачные вехи, отмечавшие его путь в Германию, ему были даже больше знакомы, чем предместья родного городка.
Поезд мчался, сотрясаясь на стыках рельсов.
Это был воинский состав, в котором ехало пополнение во франкфуртский гарнизон, но половину его вагона занимали гражданские служащие, которых завербовали в Штатах. Моска потрогал свой шелковый галстук и улыбнулся. Так непривычно ощущать его на шее! Ему было бы куда привычнее оказаться сейчас там, в солдатском отсеке вагона, – и не только ему, но и его соседям, двум десяткам штатских.
Вагон освещался двумя тусклыми лампами – по одной в каждом конце. Окна были плотно зашторены, словно пассажирам этого вагона не хотели показывать руин страны, которую они пересекали. Пассажиры занимали длинные деревянные полки, установленные поперек вагона, так что между ними и противоположной стеной оставался лишь узкий проход.
Моска вытянулся на своей полке и подложил голубую спортивную сумку под голову вместо подушки. При слабом освещении он с трудом мог различать лица соседей.
Все они плыли в Европу на военном транспортном корабле и, как и он, тоже с восторгом предвкушали приезд во Франкфурт. Они громко разговаривали, чтобы перекрыть стук вагонных колес, и голос мистера Джеральда звучал громче прочих. В этой группе мистер Джеральд занимал самую высокую гражданскую должность. Он вез с собой набор клюшек для гольфа и рассказал всем на корабле, что его должность соответствует воинскому званию полковника. Мистер Джеральд был оживлен, и Моска ясно представил себе, как он играет в гольф посреди руин: площадка для гольфа расчищена между сровненных с землей улиц, меж гигантских куч мусора и щебня, а он загоняет мячик в осклабившийся полуистлевший череп.
Подъезжая к маленькой безлюдной станции, поезд замедлил ход. За окнами была ночь, и неосвещенный вагон почти поглотил мрак. Моска клевал носом, и до его слуха доносились неясные голоса соседей. Но, миновав станцию, поезд снова набрал скорость, и от усилившейся тряски Моска окончательно проснулся.
Штатские теперь тихо переговаривались. Моска сел и стал смотреть на солдат в дальнем конце вагона. Некоторые солдаты спали, растянувшись во всю длину полок, но во тьме были видны три светлых пятнышка огня: там играли в карты, – язычки пламени отбрасывали на вагонные стены приветливые блики. Он почувствовал легкую тоску по жизни, которую он так долго вел и от которой удрал несколько месяцев назад. Пламя освещало их лица, и Моска видел, что они прикладываются к фляжкам – там была явно не вода, – и вскрывают пакеты с НЗ, чтобы достать оттуда шоколад. Солдат всегда готов, подумал Моска с усмешкой, – одеяло в скатке, свечки в вещмешке, вода или что получше во фляжке и непременный гондон в бумажнике на все случаи жизни. Всегда готов к добру или к худу.
Моска опять растянулся на полке и попытался уснуть. Но тело одеревенело, и сон не шел. Поезд уже набрал скорость и летел как на крыльях. Он посмотрел на часы. Почти полночь, а до Франкфурта еще добрых восемь часов пути. Он сел, достал из голубой спортивной сумки бутылку и, прислонившись затылком к оконному стеклу, стал пить из горлышка, чувствуя, как оттаивает его тело. Он, должно быть, заснул, потому что, взглянув снова в солдатский отсек вагона, увидел лишь одно пятнышко пламени, а во тьме по- прежнему слышались голоса, среди которых выделялся голос мистера Джеральда. Они скорее всего пили, потому что в голосе мистера Джеральда слышались покровительственные нотки: он хвастливо разглагольствовал о своем растущем могуществе, о том, как он утвердит в этой стране свою бумажную империю.
Вдруг в дальнем конце вагона от огненного пятна отделились два язычка пламени и, трепеща, стали перемещаться по проходу. Когда солдаты поравнялись с Моской, он окончательно стряхнул с глаз сон и заметил, что на лице одного солдата написано выражение злобной ненависти. Яркое светло-желтое пламя окрасило и так уже побагровевшее от спиртного лицо красными бликами, отчего его угрюмый взгляд сделался пугающе бессмысленным.
– Эй, солдат! – окликнул его мистер Джеральд. – Не дадите ли нам огонька?
– Свечка послушно опустилась возле мистера Джеральда, и сидящие рядом с ним штатские тут же оживились и заговорили громче, словно мерцающее пламя придало им мужества. Они стали приглашать солдата присоединиться к их беседе, но он, лишившись своей свечки, окутанный мраком, ничего не ответил. Они тут же о нем забыли и продолжали беседу, и только один раз мистер Джеральд, склонившись поближе к пламени, словно приглашая своих слушателей заглянуть в его честное лицо, сказал снисходительно:
– Мы ведь все служили в армии, – и добавил, засмеявшись:
– Слава богу, что это уже позади.
Кто– то из штатских возразил:
– Напрасно вы так уверены. Русские-то еще не утихомирились.
И они снова забыли о военных делах и заговорили каждый о своем, как вдруг, перекрывая и их голоса, и стук колес летящего в слепой ночи поезда, солдат, до сих пор лежавший не раскрывая рта, заорал с пьяным гонором и как будто чего-то испугавшись:
– Заткнитесь! Хватит болтать! Заткните свои чертовы глотки!
Наступило неловкое молчание, после чего мистер Джеральд снова склонил голову к свече и мягко сказал солдату:
– Ты бы лучше шел в свой отсек, приятель.
Солдат не ответил, и мистер Джеральд как ни в чем не бывало продолжал свой прерванный рассказ.
Вдруг он осекся, вскочил на ноги, и его осветило пламенем нескольких свечей. И потом он сказал тихо, с каким-то испуганным недоверием:
– Господи, больно-то как. Этот солдат что-то мне сделал.
Моска сел и стал всматриваться во тьму. Еще несколько темных фигур тоже встали со своих полок, и кто-то сбил локтем свечку на пол. Она тут же погасла. Мистер Джеральд – теперь его едва можно было различить в кромешном мраке – сказал тихим дрожащим голосом:
– Этот солдат пырнул меня ножом. – И рухнул во тьме на скамейку.
