— Ах, так это ты был пилотом «Громового ястреба»? Для грызуна ты неплохо обучен, мальчик.
Септимус сжал зубы и кулаки, изо всех сил борясь с желанием схватиться за пистолеты.
— Это ты на Соласе послал тех заключенных, чтобы убить нас.
Самоконтроль Октавии тоже начал таять. Когда Септимуса приняли за мертвого и оставили его изувеченное тело в рубке «Громового ястреба», ее избили почти до потери сознания и за волосы затащили в самые смрадные подвалы тюремного комплекса.
— Так это был ты? Ты послал их? Четыре часа, — прошипела она, — я была там в темноте, с этими… животными.
Рувен покачал головой, отмахиваясь от мелодраматической человеческой белиберды.
— Хватит нытья. Мой доспех нуждается в техосмотре.
— Я не твой оружейник, — почти расхохотался Септимус.
— Ты ухаживаешь за броней и оружием Первого Когтя, разве нет?
— Да. Но ты не из Первого Когтя.
— Был когда-то. И снова буду.
— Тогда, если Первый Коготь снова примет тебя, ты сможешь приказать мне починить твой доспех — но я опять откажусь. А пока что убирайся.
Рувен по очереди взглянул на каждого из смертных.
— Что ты сейчас сказал?
— Убирайся.
Септимус встал. Он не вытащил пистолеты, зная, что это бесполезно. Легионер мог убить их всех в мгновение ока, если бы захотел.
— Убирайся из оружейной моего господина. Это место предназначено для Первого Когтя и тех, кто им служит.
Рувен молчал. Такого он никак не ожидал. Любопытство и удивление перевесили гнев.
— Убирайся.
Октавия, в отличие от Септимуса, вытащила пистолет и направила его на рогатый шлем колдуна.
Пес немедленно последовал ее примеру, и из-под его рваного тряпья показался ржавый обрез.
— Госпожа говорит, что ты должен уйти.
Марух последним поднял свою отполированную лазвинтовку.
— Леди попросила вас удалиться.
Рувен все еще не сдвинулся с места.
— Когда-то у Талоса были куда более высокие стандарты тренировки рабов, — проговорил он.
Теперь уже Септимус вытащил пистолеты и направил оба на нагрудник Повелителя Ночи. Бессмысленный жест или нет, но рабы остались едины.
— Я велел тебе убираться, — повторил он.
— Ты ведь не считаешь всерьез, что этот спектакль меня устрашит?
Рувен шагнул вперед. На его левой глазной линзе вспыхнули две красные точки — это Септимус убрал предохранители. Легионер тряхнул головой.
— Я оставляю вам жизнь лишь потому, что вы ценны для легиона.
— Нет, — прорычал Септимус. Его человеческий глаз налился чернотой, а механический равнодушно поблескивал. — Ты оставляешь нам жизнь потому, что ты один на этом корабле и все остальные тебя презирают. Мой господин многое мне рассказывает. Я знаю, что Вознесенному нужен лишь самый ничтожный, мельчайший повод, чтобы тебя казнить. Я знаю, что Первый Коготь скорее прикончит тебя, чем вновь тебе доверится. У тебя нет власти над нашей жизнью и смертью. Мы живы не потому, что ценны, а потому, что ты ничего не стоишь.
Прежде чем Рувен успел ответить, Октавия протянула руку к бандане и запустила пальцы под повязку.
— Пошел вон. — В другой руке ее подрагивал пистолет. —
Рувен склонил голову, признавая свое поражение.
— Это было крайне поучительно, рабы. Благодарю вас.
С этими словами он развернулся и вышел из комнаты. Люк за ним захлопнулся.
— Кто, во имя бездны, это был? — спросил Марух.
— Черная душа, — скривился Пес. Даже его зашитые нитками глаза сморщились и впали в глазницы больше, чем обычно. — Очень черная душа.
Септимус зачехлил пистолеты. Затем в три шага пересек комнату и обнял Октавию. Марух отвернулся, ощутив внезапную неловкость. Раньше при нем они почти не прикасались друг к другу, и пожилой раб знал оружейника достаточно хорошо, чтобы понять — для такого дерзкого поступка Септимусу пришлось собрать всю свою смелость. Он не колеблясь наставил бы пистолет на полубога, но никак не мог набраться решимости для того, чтобы утешить дорогого ему человека.
Девушка почти немедленно вывернулась из его объятий.
— Не… не трогай меня. Не сейчас.
Вырываясь из рук оружейника, Октавия дрожала, но ее собственные руки продолжали трястись и после того, как девушка освободилась.
— Пес, пошли.
Голос навигатора сорвался на простой команде.
— Да, госпожа.
Когда дверь вновь захлопнулась, двое мужчин остались одни. Марух положил винтовку обратно на верстак.
— Что ж, это было захватывающе.
Септимус все еще смотрел на закрытую дверь.
— Я пойду за ней, — сказал он.
Ради друга Марух выдавил из себя улыбку, хотя после стычки с легионером сердце в его груди все еще гулко колотилось.
— Ты выбрал неверное время, чтобы начать вести себя как мужчина. Дай ей побыть в одиночестве. То, что она сказала о заключенных… о том, как они захватили ее на Соласе, — это правда?
Септимус кивнул.
— Тогда последнее, чего она сейчас хочет, — это мужские ладони на своем теле, — заметил Марух.
Септимус рухнул на стул, уронил руки на колени и опустил голову. Пепельно-русые волосы упали ему на лоб, закрывая бледное лицо. Темный глаз моргнул, голубая линза завращалась и защелкала.
— Я ненавижу этот корабль.
— Она тоже так говорит.
Септимус покачал головой.
— До того как она появилась здесь, все было намного легче. Являться по приказу. Выполнять обязанности. Знать, чего ты стоишь. Я никогда не задавал вопросов, потому что мне не перед кем было отвечать.
Он набрал в грудь воздуха, стараясь найти правильные слова, но дело закончилось только вздохом.
— Сколько времени прошло с тех пор, — мягко спросил Марух, — как ты в последний раз судил себя по человеческим меркам? Не как раб, не имеющий другого выбора, а как человек, проживший уже половину своей единственной жизни?
Септимус поднял голову, встретившись глазами с Марухом.
— О чем ты?
— Трон, на этом корабле так холодно! У меня ноют кости. — Пожилой раб потер затылок руками, черными от машинной смазки. — Ты знаешь, о чем я. До того как тут появилась Октавия, ты просто делал свое дело, даже не пытаясь взглянуть на себя со стороны. Ты делал то, что делал, потому что у тебя не было выбора. И ты никогда не оценивал свои действия. Зачем, если нет свидетелей? Но теперь есть она и есть я. И внезапно ты почувствовал себя еретиком и проклятым сукиным сыном, так ведь?
Септимус промолчал.
