ткнув жеребца в бок, поскакал к другому большому кабану. Другие охотники, зная бесшабашную смелость Папы, последовали за ним, чтобы при необходимости прикрыть его от разъяренного зверя, но Папа, все еще крепкий мужчина, с размаху вогнал копье в бок кабана, нанеся смертельную рану. Следующим ударом он пронзил животному сердце, и кабан, дернувшись, затих навсегда.
Наблюдая за удалью Александра, удивляясь его силе, Чезаре испытывал безмерную гордость за отца. Если ему не удавалось делать то, что хочется, по крайней мере он выполнял желания такого замечательного человека, как его отец. И, глядя на поверженного зверя, думал о том, что ему очень повезло: каким хотел его видеть отец, таким он и был.
В сумерках Чезаре и Лукреция рука об руку бродили вдоль поблескивающей воды. Они отлично смотрелись, эти брат и сестра; он — высокий, интересный, смуглый, темноволосый, она — белокурая, с молочной кожей, синими глазами, которые светились умом и весельем. Но в ту ночь она пребывала в печали.
— Чезаре, папа ошибся, заставив меня выйти замуж за Джованни. Он — плохой человек. Говорит со мной редко, а когда такое и случается, то лишь ворчит и жалуется. Не знаю, на что я и надеялась. Я понимала, что наша женитьба дает папе некие политические преимущества, но я и представить себе не могла, что буду так несчастна.
Чезаре попытался хоть как-то утешить ее:
— Креция, ты же знаешь, что Лодовико Сфорца по-прежнему правит Миланом. Джованни помог укрепить нашу дружбу в критическое время.
Лукреция кивнула.
— Я понимаю. Но даже если мы и преклоняли колени перед алтарем на этой чрезмерно роскошной свадьбе, я смотрела на человека, который должен был стать моим мужем, и чувствовала: что-то не так. Я не знала, плакать мне или смеяться, когда видела всех этих лилово-красных кардиналов, грумов в турецких костюмах из серебряной парчи. Вроде бы попала на праздник, однако чувствовала себя такой несчастной.
— Неужели тебе ну ничего не нравилось? — с улыбкой спросил Чезаре.
— Ты, — ответила она. — Ты, одетый в черное. И венецианские гондолы, украшенные двадцатью тысячами роз.
Чезаре остановился, повернулся к сестре.
— Меня это ужасно тяготило, Креция. Тяготила сама мысль о том, что тебя будут обнимать руки другого мужчины, какой бы веской ни была на то причина. Будь моя воля, я бы при этом не присутствовал. Но папа настоял.
И сердце мое в тот день цветом не отличалось от костюма…
Лукреция нежно поцеловала брата в губы.
— Джованни — самодовольный хвастун. И ужасный любовник. Я всеми силами стараюсь ускользнуть от него, даже начинаю рыдать. Просто не могу выносить его запаха.
Чезаре попытался скрыть улыбку.
— Значит, с ним тебе не так хорошо, как со мной?
Лукреция не смогла не засмеяться.
— Любовь моя, ты и он для меня, как рай и ад.
Они двинулись дальше, перешли маленький мостик, углубились в лес.
— Твой муж чем-то напоминает мне Хуана, — заметил Чезаре.
Лукреция покачала головой.
— Хуан молод. Может, с годами он изменится. Он, в отличие от меня, не понимает, какой у него брат.
Чезаре долго молчал и заговорил потом очень серьезно:
— По правде говоря, я думаю, что проклятие нашей семьи — Хофре, а не Хуан. Я готов терпеть его глупость, но роскошь, в которой он живет с Санчией, вызовет скандал. Сотня слуг на них двоих! Золотые тарелки, чаши, украшенные драгоценными камнями для двух сотен гостей, меньше они не принимают! Это безумие, бросающее тень на нашу семью. Сын Папы просто не имеет права на такие излишества.
Лукреция согласно кивнула.
— Я знаю, Чез. Папа тоже этим расстроен, пусть и не показывает виду. Но Хофре он любит меньше, чем нас, и, зная его слабости, дает ему поблажку.
Чезаре вновь остановился, посмотрел на Лукрецию, залитую лунным светом. Ее светлая кожа, казалось, светилась изнутри. Чезаре приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в глаза. И увидел в них такую тоску, что ему пришлось отвернуться.
— Креция, хочешь, чтобы я поговорил с папой о твоем разводе с Джованни? Папа тебя обожает. Возможно, и согласится. А Джованни?
Лукреция улыбнулась.
— Я не сомневаюсь, что мой муж прекрасно без меня обойдется. Вот моего приданого ему бы недоставало. Его интересует только золото, настоящее, а не моих волос.
Чезаре обнял ее.
— Я дождусь удобного момента и поставлю перед Папой этот вопрос.
Вечер медленно спускался на «Серебряное озеро», когда Хуан решил показать Санчии, жене Хофре, старый охотничий домик отца. После того, как построили новый, он практически не использовался.
Санчия, арагонская красавица, с темно-зелеными глазами, густыми ресницами, роскошными черными волосами, была с Хуаном одних лет, но выглядела гораздо моложе. Она легко ладила с людьми, заразительно и весело смеялась, но не отличалась большим умом.
Хуан взял ее за руку и повел по заросшей тропинке к вырубке в лесу. Там она и увидела охотничий домик, сложенный из вековых сосновых стволов, с высокой кирпичной трубой.
— Негоже, конечно, принимать в таком сарае принцессу, — улыбнулся ей Хуан, а Санчия, дочь короля Мазино, действительно была принцессой, — но другого под рукой нет.
— Я думаю, домик очень милый, — ответила Санчия, все держась за руку Хуана.
Внутри Хуан разжег камин, пока Санчия ходила по комнате, разглядывая украшающие стены охотничьи трофеи. Остановилась, провела рукой по комоду из вишневого дерева, по изголовью большой кровати, — Почему домик полностью обставлен, если твой отец больше не пользуется им? — спросила она.
Хуан, стоявший на коленях перед камином, поднял голову и улыбнулся.
— Иногда пользуется. Когда у него гостья, с которой он хочет побыть наедине… как сейчас я, — он поднялся, пересек комнату. Обнял одной рукой за талию, потянул на себя. Потом поцеловал. На мгновение она замерла, потом отпрянула.
— Нет, нет, я не могу. Хофре…
Но Хуан еще крепче прижал Санчию к себе и хрипло прошептал:
— Хофре ничего не может. Он — пустое место!
Хуан, возможно, не любил Чезаре, но хотя бы уважал за ум и физическую силу. А вот к Хофре не испытывал ничего, кроме презрения.
И теперь, одной рукой крепко держа жену Хофре за талию, вторую запустил ей под юбку, лаская бедро. Пальцы его поднимались все выше, пока он не почувствовал ответной реакции. И увлек Санчию к кровати.
Через несколько мгновений они лежали рядом, освещенные только пламенем камина. Длинные черные волосы Санчии разметались по подушке, задранная юбка еще больше возбудила Хуана. В мгновение ока он взгромоздился на нее. Вошел, медленно вышел, услышал, как она застонала. Санчия не сопротивлялась, наоборот впилась в его чуть раскрытые губы. Хуан вновь вошел в нее, загоняя свой «инструмент» все глубже и глубже. О Хофре Санчия больше не думала, поднимаясь к вершине блаженства.
В тот вечер Папа и его дети обедали поздно на берегу Серебряного озера. На деревьях висели
