Они последовали за Оберманном по тропинке, которая, казалось, шла вокруг горы. Вдруг он остановился и указал наверх. Из пещеры в почти вертикальной скале широкой струей лился поток. Вода падала с большой высоты по выступающим камням, ниже присоединялся меньший ручей, и дальше небольшая речушка пробиралась вниз по склону горы.
— Вот исток божественного Скамандра! — воскликнул Оберманн. — Его питают зимние снега. Он чист! Он несет горё плодородие! — Внизу склоны, окрестные холмы и равнина действительно были покрыты лесами. — Здешние деревья давали древесину для кораблей Париса, когда тот готовился украсть Елену. Но на этой же горе греки нашли дерево, чтобы соорудить огромного коня! Видите, как земля формировала судьбу Трои? Отсюда боги наблюдали за битвой. Это здесь Анхизом и Афродитой был зачат Эней. Вот почему я привел вас сюда. Это часть города.
— Нам самим скоро понадобится дерево, — сказал Хардинг Торнтону, — чтобы развести костер. — Он все с большим беспокойством поглядывал на небо.
Солнце садилось, и ясное небо обещало холодную ночь. Хардинг не ожидал, что их путешествие так затянется, и ему не слишком нравилась перспектива ночевать в турецкой местности.
Но Софию и Торнтона увлек дух странствий, присущий Оберманну, они получали удовольствие от каждого мгновения, проведенного на горе. Торнтон показал ей, как лучи заходящего солнца играют на поверхности скалы, как будто в глубине горы пылает раскаленная печь.
— Ну, — сказал Оберманн, — сейчас мы посетим трех богинь.
Проехав немного назад, они свернули на не большую тропу, идущую среди скал и кустов утесника в лес. Здесь было темно и сумрачно, не видно было горного хребта и не слышно звука воды. Путешественники молчали. Вскоре они выехали на небольшую поляну, где росли рядом три ивы.
— Священная земля, — добавил Оберманн.
Они спешились и привязали лошадей к дубам на опушке.
— Эти деревья растут на том месте, где когда- то стояли богини. Ива любит воду. Они любят Скамандр, как любили его богини, — продолжил Оберманн.
К изумлению Хардинга, Оберманн встал перед ивами на колени, склонив голову в молитве. Хардинг чувствовал, что не должен поощрять этот акт поклонения, подошел к краю поляны и стал всматриваться в деревья. И вдруг отпрянул. Ему показалось, что он заметил движение в листве. Он вернулся к остальным в тот момент, когда Оберманн поднимался с колен.
— Мы можем расположиться здесь лагерем, — сказал Оберманн. — Пока еще светло, нужно набрать веток для костра. — Он засмеялся, заметив неудовольствие Хардинга. — Еда лежит в седельных сумках, и я предусмотрительно захватил четыре одеяла. Земля здесь очень ровная.
В лесу неподалеку от поляны они легко набрали топлива для костра и сложили большой кучей подальше от трех ив.
Когда небо потемнело, над горами появилась полная луна, серебряный шар с отчетливо видимыми долинами и горами. Казалось, до нее совсем близко.
— Я знаю, что мы должны сделать, — произнес Оберманн.
— Надеюсь, — шепнул Хардинг Торнтону, — что это не какая-нибудь церемония. Он совершенный язычник, вам не кажется?
— Мне кажется, это его способ поддерживать хорошие отношения.
— Отношения? С кем?
— С троянцами. С этой землей.
Оберманн подошел к вьючной лошади и вытащил из сумки мраморную головку, которую купил в Ине.
— Это награда, — сказал он. — София, ты должна выбрать среди нас самого достойного и наградить.
— Вы повторяете легенду, герр Оберманн, — заметил Хардинг. — Разве это мудро? Не приведет ли это к новому конфликту?
— Какой тут может быть конфликт? Мы не божества. Мистер Торнтон не станет никого похищать. По крайней мере, я на это надеюсь.
— Не представляю, что я должна делать, Генрих.
— Мы построимся перед тобой. Мистер Хардинг самый благочестивый. Я — самый безрассудный. Мистер Торнтон — что ж, он самый красивый. Тебе просто надо выбрать между нами.
Они стояли рядом с тремя ивами, и яркая луна на мгновение превратила их в мраморные фигуры, немые и неподвижные в серебряном свете. Изваянная голова лежала на земле перед ними и Софией.
— Я не могу сделать этого, Генрих.
— Как она может выбирать между нами, сэр? — спросил его Торнтон.
— Женщины это умеют.
— Я не так уж уверен в этом, — ответил Хардинг. — Вспомните Еву.
Они услышали неподалеку вой волка. Лошади сбились в кучу и негромко заржали, а Оберманн подошел к краю поляны и всмотрелся окружающие их деревья.
— Это предупреждение, — сказал он, вернувшись к остальным. — Только и всего.
— Тебе велят не изображать богов, — предположила София.
— Возможно.
— Мне показалось, я что-то видел между деревьями. — Хардинг был явно взволнован.
— В полнолуние, — сказал Оберманн, — волк обладает человеческой душой. Так говорили у нас в Германии, когда я был ребенком. Но чья душа захотела быть с нами сегодня ночью? — Он посмотрел на Софию. Она подумала об Уильяме Бранде.
Пока они разговаривали, Александр Торнтон набрал еще веток на поляне и в лесу неподалеку. Принес их в центр поляны и положил на уже собранную кучу.
— Огонь удержит на расстоянии любого зверя, — сказал Торнтон.
Он вытащил из кармана спички, и вскоре от языков пламени по всей поляне разошлось тепло и мерцающий свет.
— Давайте петь, — предложил Оберманн. — Петь громко. Это отпугнет ночных зверей. Я спою вам 'Einerlei'[23] и 'Meinem Kinde'[24].
— И он громко запел, затем стал декламировать балладу, начинавшуюся 'Fur fiinfzehn pfennige'[25]. Никто не понимал ни слова, но когда Торнтон перехватил инициативу, затянув 'Плачущего оленя' и 'Где пчела собирает нектар', к нему присоединился Десимус Хардинг.
Они пели до тех пор, пока пыл не иссяк, и они уже не могли придумать, что бы еще спеть. Все заснули, а тем временем костер догорал. В лесу все было тихо.
На следующее утро они проснулись в хорошем настроении, отдохнувшие и довольные, что ночью на них никто не напал. Опасность миновала.
Но, когда они свернули одеяла и затоптали остатки костра, Оберманн воскликнул:
— Она пропала! — Оберманн стоял с озадаченным видом, упершись руками в бедра. — Ее унесли!
— О чем ты, Генрих?
— Я оставил ее лежать на земле. Скульптура — мраморная голова — пропала.
— Она должна быть здесь, — возразил Хардинг. — Как она могла исчезнуть?
Они осмотрели всю поляну на случай, если голова каким-то странным образом укатилась. Поискали в лесу рядом с поляной.
— Как это можно объяснить? — с вызовом спрашивал Оберманн спутников.
— Ее мог забрать ночью медведь, — улыбаясь, сказал Торнтон. — Вдруг они собирают такие вещи.
— Совершенно бесшумно, так что мы не проснулись, — отозвался Оберманн. — Вряд ли.
— Может быть, кто-то из нас ходит по ночам? — тоже улыбаясь, предположил Хардинг. — Но вряд ли кто-нибудь из нас пошел бы в лес.
— А как ты это объясняешь? — спросила Оберманна София.
— Не знаю. — Он внимательно оглядел всех. — Вы станете надо мной смеяться, если я рискну
