София увидела его рядом с матерью, он понял, что все изменится. Он не собирался сообщать Софии, что эта женщина его мать, слово вырвалось у него само. Леонид не мог отрицать свое родство. Он любил мать, даже при всем ее безумии, и не мог предать.
Оставшись ночевать на ферме, он ломал голову, как лучше поступить. И хотя на следующее утро разыгралась гроза, ему было ясно, что нужно вернуться в Трою и принять на себя ответственность за последствия того, что открылось.
— Да что с тобой, Телемак? Ты выгладишь, будто тебя собираются повесить.
— Я должен кое-что рассказать вам.
Ну, в чем дело?
— София заезжала на ферму.
— Я знаю. Она ездила туда месяца два назад. И что?
— Она снова появилась там вчера. Неожиданно.
— Ну?
— Она видела Елену.
— Прости, я не расслышал.
— Она знает. — Оберманн блуждающим взглядом окинул раскоп. — Она подошла к нам неслышно. София слышала, как я называл Елену матерью.
Оберманн отошел на несколько шагов и склонил голову, словно глубоко задумавшись. Затем поднял лицо к небу и издал полный ужаса и страдания крик, испугавший турецких рабочих. Среди них прошел слух, что герр Оберманн во время грозы утратил множество сокровищ. К Леониду он вернулся, уже овладев собой.
— Когда это произошло?
— Ранним вечером, вчера.
— Ты долго тянул с возвращением.
— Мне было стыдно.
Оберманн сильно ударил его по щеке.
— Никогда не стыдись, Телемак! Горюй. Печалься. Но не стыдись. Стыд — это враг.
Во время разговора с Телемаком Оберманн начал понимать, что произошло. София в гневе вернулась в Трою и встретила Торнтона. Они решили бежать вместе — бежать от Оберманна, бежать из Трои. Пгев и отчаяние объединили их против него. Оберманну было это совершенно ясно, словно он слышал каждое произнесенное ими слово.
— Как поживает твоя мать?
— Она возбудилась, увидев Софию. И не могла уснуть.
— Да, София производит впечатление. — Оберманн подозвал Рашида и велел мальчику повторить то, что тот уже говорил. — Ты говоришь, они оба были верхом? — Мальчик кивнул. — И направлялись в сторону Чанаккале. Ты уверен?
Они ехали по старой тропе. Я наблюдал за ними, пока их не скрыл дождь.
— Тебе надо будет поехать в Чанаккале, Рашид, и разыскать их. Не подходи к ним. Ничего им не говори. Но узнай, где они остановились, и возвращайся. Ты понял?
— Да, сэр. Можно, я возьму Пегаса? Он быстрый конь.
— Скачи, как ветер, Рашид. Надеюсь, ты успеешь вернуться до наступления сумерек.
Мальчик убежал, обрадованный перспективой поехать верхом на берберийце.
— Ну, Телемак, какой у тебя план?
— Я не могу…
— Нет, Телемак, тебе нельзя так говорить. Ты причинил довольно вреда.
— Это несправедливо, сэр. Вы настаивали, чтобы я навещал ее. Вы не хотели видеться с ней сами. Вы вините меня в том, что она моя мать?
— Тише, тише… Я не виню тебя. Я понимаю. Значит, так сложился узор Парок. Лишь они осмеливаются противостоять самодержцу Зевсу. Клото прядет нить жизни. Лахезис отмеряет ее. А Агропос перерезает.
Леонид смотрел на него, с трудом скрывая изумление.
— А вы — Зевс?
— Все мы боги, Телемак, когда обстоятельства требуют этого. — Он с минуту помолчал, ковыряя носком ботинка мягкую землю. — Твоя мать поняла, что София…
— Кто знает, что понимает безумный? Она вопила после ухода Софии.
Оберманн поднес руку к лицу.
— И ее, даже в таком состоянии, не минует горе.
В тот вечер они ужинали с Лино и Кадри-беем, и Леониду показалось, что Оберманн особенно оживлен. Он объяснил отсутствие Александра Торнтона, сказав, что разговаривал с англичанином незадолго до его отъезда. Мистер Торнтон решил вернуться в Англию. Он отправился в Чанаккале, чтобы заказать в пароходной конторе билеты. София задерживается в городе, несомненно, в ожидании новостей о буре, но скоро должна вернуться.
Лино и Кадри-бей хранили молчание. Оба они подозревали, что отсутствие англичанина и фрау Оберманн объясняется другими причинами. Но, разумеется, не высказывались по этому поводу.
— Торнтон не хочет оставаться здесь, — сказал Оберманн. — Утрата табличек сильно на него подействовала.
— На нас тоже, — отозвался Кадри-бей. — Это самый тяжкий удар, который мы пережили здесь.
— Да, это трагедия. — Казалось, Лино смотрит прямо перед собой. — Трудно оценить все ее значение.
— Стоит ли так печалиться, господа? Насколько всем нам известно, это были всего-навсего списки товаров.
— Всего-навсего? — Лино повернулся к Оберманну, который смешался под его невидящим взором. — Это было наше первое представление о неизвестном мире. Исключительно важное открытие.
— А кто сказал, что мы не можем найти еще?
— Если они уцелели после бури.
— Будут другие города и другие места, где под землей лежат такие таблички. Веселее, Лино. Не все потеряно! Всю свою жизнь я сохраняю оптимизм. Вот почему я так успешен.
— Неужели ничего нельзя восстановить? — спросил Оберманна Кадри-бей. — Сохранились ли записи мистера Торнтона?
— Увы, нет. Его записи уничтожены огнем и водой. То, что нам удалось найти, нечитаемо. Возьмите еще анчоусов, Лино. Телемак, ты почти ничего не ел.
— Я не голоден, сэр.
— Трагедия отбила у тебя аппетит. Ничего, к утру он вернется. — В этот момент появился Рашид. Он хотел подойти к Оберманну, но тот замахал руками, чтобы мальчик ушел. — Могу я предложить тост?
— Разве нам есть что праздновать? — Кадри-бей удивленно поглядел на него.
— Тост в честь Александра Торнтона! Пусть он завоюет всемирную славу! — Леонид удивленно посмотрел на Оберманна. — Чудесно, господа, что несмотря на ужасное несчастье, несмотря на нашу печаль, мы сохраняем веселье! Атмосфера Т]рои возвращает нас к жизни.
— Троя пережила большие несчастья, — заметил Лино.
— Совершенно точно. Здесь мы становимся частью мировой души. Простите, одну минуту. — Оберманн вышел из дома и подошел к Рашиду. — Ну, что ты выяснил?
— Они остановились в 'Центральной'.
— Ты разговаривал с Асадом? — Асад Думанек был владельцем гостиницы, которому Оберманн время от времени делал небольшие подарки из раскопок.
— Мадам в номере 10. Англичанин в номере 4.
— Что еще он тебе сказал?
— Она заплатила за неделю английскими фунтами.
— То есть из кошелька Торнтона
— Мадам расспрашивала о рейсах в Константинополь.
