У безмолвных ворот городских, И молитвенно славит нетленное Тяжкозвучный каменный стих. Дуновенье заразы ужасной Отвращает людей от меня. Я должна песнопения страстные Песнопеньями вечно сменять. Темноцветные горькие песни В эти язвы пустили ростки. Я священные славлю болезни И лежу у ворот городских. Это тело проказа источит, Растерзают сердце ножи; Не смотрите в кровавые очи: Я вам издали буду служить. Моя песнь все страстней и печальней Провожает последний закат И приветствует кто-то дальний Мой торжественно-грустный взгляд. 1923
Кафтан голубой. Цветок в петлице. Густо напомаженная голова. Так Робеспьер отправляется молиться На праздник Верховного Существа. Походка под стать механической кукле, Деревянный негибкий стан, Сельского стряпчего шляпа и букли, Повадки педанта. И это тиран… «Шантаж, спекуляцию, гнусный подкуп Омою кровью, искореню!» И взгляд голубой, бесстрастный и кроткий… Улыбнулся толпе и парижскому дню. А на площади мрачной угрюмо стояла толпа… Неподкупная, словно он Сам, «Вдова» И ударом ножа, скрипя, Подтверждала его слова. Вдова — Так парижане называли гильотину.
1923
Пропитаны кровью и желчью…
Пропитаны кровью и желчью Наша жизнь и наши дела. Ненасытное сердце волчье Нам судьба роковая дала. Разрываем зубами, когтями, Убиваем мать и отца, Не швыряем в ближнего камень — Пробиваем пулей сердца. А! Об этом думать не надо? Не надо — ну так изволь: Подай мне всеобщую радость На блюде, как хлеб и соль. 1925
Ты никогда меня не спросишь…
Ты никогда меня не спросишь, Любимый недруг, ни о чем, Улыбки быстрой мне не бросишь, Не дрогнешь бровью и плечом. Но будет память встречи каждой Тебя печалями томить, И вот захочешь ты однажды Свою судьбу переломить. И в буйстве страстного раскола, И в недозволенной борьбе Поймешь, о чем забытый голос Шептал порывисто тебе.
