Не знаю, как вам их описать. По сути дела, на несколько секунд я потерял сознание, поэтому, наверное, надо сказать, что я ничего не чувствовал. Какое-то ощущение все же наличествовало. Если вам дадут кувалдой одновременно по каждому квадратному дюйму вашего тела, то ощущение может быть сходным — я мог бы использовать это сравнение в качестве иллюстрации, если бы был уверен, что оно верно. Так что мне придется оставить этот труд на долю вашего воображения, подкрепленного, если желаете, предложенным выше экспериментом.
Удар подействовал примерно одинаково на всех нас. Прошло не менее минуты, если не больше, до того, как мы на всех парах поплыли обратно к месту, где оставили наших товарищей. Никто из нас не испытывал никаких сомнений относительно того, что произошло; и ни у кого из нас не было особого желания возвращаться.
Тем не менее мы спешили.
Я ожидал, что в том месте, где наши компаньоны занялись своей игрой, мы найдем четыре тела, но все оказалось не так просто. Насколько я мог судить, корпус субмарины оказался примерно там же, где и был. Но когда он сплющился, ударная волна подняла облако мути, так что наши фонари помогали нам мало. Мы держались вместе и кружили в этой взвеси во всех направлениях, исследуя каждый квадратный фут дна в поисках не только тел, но и их следов, которые могли быть скрыты оседающим илом. Чтобы заняться этим, нам не надо было и договариваться.
Одного из пловцов мы нашли полузасыпанным футах в пятнадцати от корпуса субмарины. Внешне он был цел, но я понимал, что он не мог остаться в живых. Ударная волна вышибла из нас дух на расстоянии в несколько сотен ярдов, а закон обратной зависимости от квадрата расстояния действует и под водой.
Остальных найти на дне мы так и не смогли, но как только ил сел, еще один пловец стал различим на высоте футов в двадцать; он всплывал очень медленно. От основания его шлема тянулась тонкая струйка маслянистых капель. Чтобы уравновесить отрицательную плавучесть более плотной, чем вода, жидкости, заполнявшей костюмы для плавания, они должны были включать в себя легкие материалы. Поэтому с потерей тяжелой жидкости человек неминуемо должен был начать всплывать.
Отсюда становится понятным, почему мы не смогли найти еще двоих. Вероятно, утечка у них шла быстрее. Я представил себе, как они всплывают где-то в высоте над нами, а вниз, на дно, падают капли жидкости, сделавшей возможной их странную жизнь. Я подумал о том, не поискать ли нам дождь из масляных капель, по которым мы могли бы определить их местонахождение, но не имел возможности объяснить эту мысль остальным, к тому же было ясно, что наши фонари слишком слабы для такого поиска. Очевидно, нас объединяла одна и та же мысль. Таща за собой два тела, мы направились к входу.
Я жалел о том, что из-за недостатка света не могу прочитать выражение на лицах наших компаньонов. Мне хотелось определить, как они относятся к двум чужакам, по чьей вине погибли четверо их товарищей. Не знаю, как Берт объяснил им наши дела; может быть, они считали, что мы проводим важные научные исследования или что-нибудь подобное. Я надеялся, что так они и думали. Мне и так было дурно от ощущения своей вины; не хватало еще, чтобы на нас ополчилось все население колонии.
Также мне хотелось бы знать, как чувствует себя Берт. Ведь жертвы могли оказаться и его близкими друзьями.
Я надеялся, что смогу разобраться во всем этом, когда мы доберемся до входа, но был разочарован. Когда мы вошли, возникло такое всеобщее возбуждение, что я был просто не в силах уразуметь, что выражают лица большинства из окружающих.
Я не понимал тогда, насколько условна их мимика; если вы не выросли в обществе, в котором приняты стандартные маски для выражения ярости, отвращения или других эмоций, то это ненадежный метод сбора информации. Эти люди могли ощущать ярость, грусть или презрение, но я не мог ничего определить. Они усиленно жестикулировали, когда мимо них проносили тела, также они «беседовали» с Бертом, и об их лояльности по отношению к нам я могу судить только по тому факту, что они не набросились на нас всей толпой. Я не был уверен в том, что такая ситуация продлится достаточно долго; может быть, здесь просто не оказалось никого из близких или друзей погибших.
Примерно через полчаса активность у входа стихла. Тела унесли, наши помощники уплыли по своим делам, а пловцы, которые постоянно толкутся у входов, не обращали на нас никакого внимания. Для некоторых из них это событие, может быть, тоже оказалось сенсацией — девица, которая оставила нас у энергетической установки, снова вернулась вместе со своими друзьями.
Наконец, Берт опять мог воспользоваться блокнотом. Я хотел бы многое сказать — я все еще был потрясен, чувствовал свою вину и сожалел о том, что мы наделали глупостей, — но проблемы общения останавливали меня. Бывают моменты, когда слова человека не поспевают вслед его собственным мыслям, но бывает и так, что ему не удается достаточно быстро добраться даже до блокнота для письма.
Я ожидал, что Берт скажет что-нибудь насчет происшедшего, поскольку в
«Это должно убедить Мари, если ее вообще что-то сможет убедить. Лучше всего тебе прямо сейчас идти к ней, сказать, что субмарина Джои найдена разбитой, и попытаться уговорить ее побывать там самой. Тогда, может быть, ей просто захочется плыть дальше. Если она не поверит и останется на месте, тогда нам придется притащить ей обломок. Это
«Ты мог бы перестать ее кормить».
Он взглянул на меня, подняв бровь.
«А ты смог бы?» — нацарапал он.
Я пожал плечами, хотя знал, что не смог бы. «Веди», — написал я. Он повел.
Безмолвные паузы во время переходов с места на место предоставляли мне прекрасные возможности для размышлений, и я увидел бы прорехи в той ткани умозаключений, которую так тщательно плел, если бы только соображал быстрее процентов на сто или около того. К сожалению, в последующие двадцать минут у меня не возникло ни одной новой мысли, и я только мусолил подробности того, что скажу Мари.
Ни одна из моих идей не была достаточно хороша. Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке, подплывая к ее субмарине, — Берт, как всегда, остался в стороне. Я постучал по корпусу лодки. В целом это действие вполне соответствовало роли, которую я собирался играть.
Мари ответила почти сразу же; ее лицо появилось в переднем иллюминаторе. Приятно было наблюдать еще одно лицо, выражение которого было мне понятно, хотя оно поначалу было не таким, каким я хотел бы его увидеть. Оно слегка смягчилось, когда она меня узнала. Как и раньше, я не мог разобраться в интонациях ее голоса, но слова слышались вполне четко.
— Где ты был? Я уж думала, что они от тебя тоже избавились.
Я написал в блокноте ответ на основную часть вопроса: «Разузнавал всякие вещи».
— У Берта?
«Нет. Здесь есть библиотека, состоящая по большей части из рукописных книг, написанных людьми, попадавшими сюда в прошлом, — этого материала там чересчур много для того, чтобы Берт мог написать все это сам. В записях нет серьезных расхождений, и я считаю, что у меня сложилась достаточно полная картина всей нашей ситуации».
— Что ты узнал о Джои?
Я заколебался. Я не сомневался, что этот вопрос всплывет в начале разговора, и приспособил к нему всю свою систему лжи, но мне было тяжело лгать Мари. Я снова сказал себе, что это ради пользы дела, и начал было писать, но она, должно быть, заметила мои колебания — я никогда не считал себя великим артистом.
— Но ты же
— И он… он?
Она замолчала, глядя на меня сквозь армированное стекло. На это я тоже ответил кивком. Это было легче, чем писать откровенное вранье.
Я видел только ее лицо, но мог себе представить, что она сжала кулаки. Мне пришлось вздрогнуть оттого, что она, предположительно, заехала кулаком по корпусу, послав по помещению болезненную звуковую волну. Снова раздался ее голос.
— Я была права. Он не мог продаться. Он не мог отречься от всего, во что верит достойный человек,
