различал. Охваченный чувством вины и страхом наказания, он никак не мог сосредоточиться на рассматриваемом в суде деле. И готов был согласиться с вердиктом, который собирались вынести двое его коллег.
Какое-то движение в дальнем конце зала привлекло его внимание, и сердце болезненно сжалось. Но там какая-то парочка просто решила поменяться местами. Он пытался разглядеть лицо мужчины, но тот сидел с опущенной головой. Настал черед адвоката обвиняемого, он пытался найти оправдания действиям своего клиента. Фон Остен изо всех сил старался сфокусировать внимание на доводах защитника. Сосредоточился. И тут вдруг в дальнем конце зала началась какая-то возня. Огромным усилием воли фон Остен заставил себя остаться на месте. Он видел какую-то женщину в белом, видел, как один из приставов помогает ей вытащить из зала обмякшее тело мужчины. В судебных заседаниях такое не редкость, люди часто теряют сознание, виной тому сильный стресс.
Пришло время обеденного перерыва, и фон Остен решил пойти в медкабинет справиться о состоянии мужчины. Он мог бы послать секретаря, но подумал, что лучше сделает это сам.
Санитарка оказалась очень симпатичной девушкой с прекрасными манерами. Он с одобрением отметил, что она резко и самым положительным образом выделяется на фоне всех, кого обычно принимают на эту должность. Она указала на шторку, задернутую возле одной из коек, и сказала, что человеку стало лучше; просто короткий обморок, ничего серьезного. Фон Остен смотрел на шторку. Его так и подмывало отдернуть ее, взглянуть на лицо мужчины, чтобы не подтвердились худшие его опасения. Но это показалось бы странным окружающим, кроме того, дорогу ему преграждала санитарка. Он произнес несколько вежливых и сочувственных слов, затем вышел. Впервые за все то время, что он занимал пост судьи в Мюнхенском дворце правосудия, он шел по внутреннему двору, отвернувшись, стараясь не смотреть на стены, возле которых в тот ужасный далекий день были свалены груды мертвых тел. Затем он прошел через арку на улицу, к тому месту, где его ждал лимузин с шофером, отвезти домой на обед.
Детектив сидел впереди, рядом с шофером, на губах фон Остена возникло подобие улыбки. Это его забавляло. Никакая охрана не сможет защитить от профессионального и решительно настроенного киллера, просто будет еще одна, лишняя жертва. Когда машина подъехала к воротам его дома, фон Остен увидел, что охрану усилили. Вот это другое дело. Они помогут. Увидев охранника, убийца не станет лезть напролом, попробует подобраться к нему где-нибудь в другом месте. А значит, Марсия в безопасности.
Жена ждала его в столовой. Стол был покрыт белой скатертью, слегка отливавшей голубизной, — на нее падала тень от полузадернутых штор. Сверкало столовое серебро, повсюду расставлены вазы с живыми цветами, во всем сказывался художественный вкус жены.
— Хотелось бы, Марсия, — шутливо обратился к ней фон Остен, — чтобы и еда соответствовала убранству.
Она скроила притворно недовольную гримаску.
— Судья везде судья, — заметила она.
Фон Остен смотрел на жену и думал: интересно, поверит ли она в мою вину, если вдруг все всплывет? Он знал: если он будет отрицать, не поверит. Она была на целых двадцать лет моложе, но любила его по- настоящему. В том он ни на миг не сомневался. Фон Остен провел рукой по лицу. Операция прошла успешно, он обратился к лучшим пластическим хирургам страны, но швы и шрамы остались, скрыть их не удалось. Может, поэтому она занавешивает все окна в доме от слишком ярких лучей солнца, а свет ламп всегда немного приглушенный?..
После обеда она проводила его в гостиную и уговорила прилечь, прямо здесь, на диване, передохнуть хотя бы часок. А сама уселась напротив с книгой в руках.
Клаус фон Остен закрыл глаза. Он никогда и ни за что не признался бы жене — слишком уж она в него верила. Да и потом, наказан он был. Через несколько недель после Масленицы 1945-го ему повредило лицо осколком. Рана была просто ужасная, но он воспринял случившееся без горечи, ибо решил про себя: это есть наказание свыше за то, что он сотворил с молодым американским агентом в Мюнхенском дворце правосудия.
Разве мог он объяснить хоть кому-то, что, будучи офицером, человеком благородных кровей, да наконец просто немцем, в свое время просто не осознавал всего бесчестия этой войны, развязанной властями. Это равносильно тому, как мужчина, женатый на пьянице, тоже начинает пить, чтобы показать свою любовь к ней. Вот и он стал палачом, мучителем и убийцей ради Германии. Неужели все так просто?
В годы после войны он жил хорошо и честно, что соответствовало его натуре. Да, он судил, но всегда проявлял человечность, не был жесток. Прошлое осталось позади. Все документы и записи, сделанные в Мюнхенском дворце правосудия, были тщательно уничтожены, и если не считать нескольких последних недель, он мало сожалел о совершенных им военных преступлениях.
А потом вдруг узнал, что Пфан и Мольтке убиты, затем та же участь постигла и братьев Фрейслингов. А неделю тому назад к нему домой заявился офицер американской разведки Артур Бейли и рассказал о Майкле Рогане. Это Роган убил всех тех людей, подручных фон Остена из Мюнхенского дворца правосудия, там, где он исполнял роль судьи, не имея на то никакого законного права. Фон Остен вспомнил Майкла Рогана. Стало быть, они его тогда просто не добили.
Артур Бейли принялся успокаивать фон Остена. Совершить последнее убийство Рогану не удастся, служба американской разведки об этом позаботится. Мало того, они сохранят военные преступления фон Остена в тайне. Тот сразу понял, что это означает. Стоит ему занять высокий политический пост в Западной Германии, и он станет для американских спецслужб объектом шантажа.
Лежа на диване, он, не открывая глаз, потянулся к жене, хотел прикоснуться к ее колену. Словно желал убедиться, что это не сон. Когда фон Остен узнал, что Роган жив, ему все чаще стали сниться кошмары. Вот Роган склоняется над ним, и он видит, как из его черепа сочится кровь, капает прямо на лицо ему, Остену. В других снах его назойливо преследовали крики молодой жены Рогана.
Где же истина? Почему пытали Рогана, а потом убили? Зачем фон Остен записывал крики этой хорошенькой молодой француженки, умирающей в родовых муках? И почему он в самом конце обманул, предал Рогана, дал ему надежду на жизнь и спасение, заставил поверить в то, что жена его жива?
Он вспомнил первый день, выражение на лице Рогана. У него было такое хорошее, невинное и доброе лицо, и это почему-то страшно раздражало фон Остена в тот момент. И еще это было лицо молодого человека, с которым просто по определению не может случиться ничего ужасного.
В тот самый день фон Остен зашел в камеру проведать жену заключенного. Выяснилось, что у нее начались схватки, и ее увезли в санчасть. Подойдя к кабинету, он услышал отчаянные крики молодой женщины. А когда врач сообщил, что она умирает, фон Остен решил записать эти крики на ленту, чтобы как следует припугнуть Рогана, заставить его говорить.
Какой я, оказывается, был умный, мрачно подумал фон Остен. Умный и предусмотрительный буквально во всем. Даже в сотворении зла я был изобретателен; а после войны жил с этим изуродованным лицом и был трудолюбив и мудр, творя добро и справедливость. А поскольку фон Остен был человеком действительно умным, то теперь понимал, почему изуродовал жизнь Рогану.
Он поступил так, понял фон Остен, потому что добро и зло постоянно должны пытаться уничтожить друг друга; отсюда следует, что в мире нескончаемых войн и убийств почти всегда торжествует зло. Потому он и уничтожил Рогана, подло дав ему в самый последний момент надежду. В тот последний миг, когда Роган все понял и умоляюще смотрел прямо ему в глаза, ища сострадания, он, фон Остен, расхохотался, и смех этот утонул в грохоте выстрела. И смеялся он просто потому, что уж больно комично выглядел в тот момент Роган в этой дурацкой низко сдвинутой на лоб шляпе; просто потому, что в те ужасные дни 1945-го все казалось бурлеском.
— Тебе пора. — Жена нежно прикоснулась кончиками пальцев к его векам.
Фон Остен открыл глаза, поднялся с дивана, затем жена помогла ему надеть пиджак. А потом проводила к лимузину.
— Будь милосерден, — сказала она ему на прощанье.
Фон Остен даже вздрогнул, настолько неожиданным показалось это напутствие. Он поднял недоумевающие глаза на жену. Она заметила это и добавила:
— Милостив к этому несчастному негодяю, которому должен сегодня вынести приговор.
