ладонь, как щебетуха с полным доверием определилась на ней и прям-таки зашлась трелью…
“Угодничает, — поняла безо всякого удовольствия Санька. — Фу, как противно! Все тут, видать, недовольники Явлениной чертопляски”
— Лети! Ну тебя! — сказала она певунье и стряхнула угодницу с ладошки. — Некогда мне с тобою…
Пичуга упорхнула, и Санька поняла, что новые глаза, кроме лишнего слуха дали ей еще и умение командовать, как Явлена, чужой волей.
Однако же, покуда, касалось ее умение только мелкого живья. А вот послушается ли ее приказа перекрытие сатанинского логова — это вопрос.
Слава богу, за такою проверкою не надо было далеко бежать. Без долгих колебаний. Санька взбежала босыми ногами на белый настил, по тонким — волосок-лучикам сомкнутых граней нашла его середину, уставилась в нее и… всею волею души своей да разумения, приказала:
— Отворяйся!
Перекрытие послушно загудело и пошло… Пошло разъезжаться на стороны знакомыми клиньями…
Хотя и надежно дьявольское гнездовище было отрешено от людского внимания провальной топью да непроглядным туманом Куманькова болота, однако же творить свои сатанинские затеи Явлена решалась пока что лишь потемками…
Теперь, по Санькиным прикидкам, самое время взбегать над деревнею шустрому да крепенькому, с востока горячему июльскому солнцу, пора звенеть под размашистыми нырками литовок росным на луговиных травам, в ржаных полях время перепелам просить — “пить-падать”… А тут, во вражьем этом, подболотном уюте даже от белых стен бесконечно голого, бесконечно вихляющего длиннотой своею прохода тянуло мягким сном. Ту же самую дрему таил в себе и черт знает откуда исходящий, еле живой свет.
Саньке казалось, что сама она давно уже спит, только новые ее глаза дают ей силы не упасть, не свернуться под стенкою калачиком, не засопеть довольным носом. Они заставляли ноги шагать и шагать, и этому шаганию, похоже, не было предела…
Одна за одной, по обеим сторонам прохода, перед одним только Санькиным взором, охотно раздвигали свои плотные задвижки овальные проемы. Они ей беспрепятственно дозволяли озирать сокрытые внутри покои, приглашали войти, осмотреться. А и было чему там подивиться, на что рот разинуть: одним только пересветьем разным, обдающим Саньку то беспричинным блаженством, то неуместной кручиною, то восторгом, можно было потешаться хоть целый год. Да вот только не смела девчаточка переступать высоких понизу дверных порогов. Больше всего пугала ее безоконность тех покоев. Она напоминала Саньке кладовуху в теткином доме. Так что боязнь ее была оправдана прежней неволею…
Отворились перед Санькою и такие покои, где, безо всяких таких фокусов, можно было просто посидеть, полежать, разные картинки на стенах поглядеть. Но только и понятной простотою не могли они заманить Саньку в свое нутро…
По всему чувствовалось, что дьяволица устроилась в болоте распрекрасно и надолго. Одно вызывало полное недоумение: неужели Явлена с таким огромным хозяйством управляется в одиночку?! За все хождение ни единая живая душа ни радостью, ни испугом не отозвалась Саньке. И даже легкой тенью не промелькнуло нигде никакое дыхание…
Тогда Санька стала подумывать, уж не разглядывает ли она ходит то, чего на самом деле и нету? Может, хозяйка логова образовала тут одну лишь видимость, на случай появления такой вот доверчивой дурехи? Получалось, что видимость надо было все-таки осознавать наощупь. Тогда и пришлось Саньке переступить высокий порог.
Она очутилась в окружении довольно просторного, очень занимательного сада. Снизу, из-под каких-то мудрено завитых решеток, под которыми серебрилась чистая вода, не только по стенам, но и по потолку всползали-цеплялись за ловкие выступы разные там всякие вьюны да повилики. Их долгие плети, унизанные густотой листьев, свешивали где лопушистые, где метельчатые, где в стрелку выведенные цветения. Во всей пышности лепестков копошились да посвистывали забавные птахи, вспыхивали недолгими огоньками какие-то иные порхуны. В стороне, у одной из торцовых стен, вделанное прямо в пол голубело огромное корыто, полотенце висело на блестящей перекладине. Оно было еще мокро. Кто-то недавно тут мылся. Вот интересно! А противоположная стена оказалась совсем голой.
Когда Санька подошла к ней, то поняла, что она покрыта точно такой же ровной, мерцающей белизною, как верхний на болоте настил.
Вот теперь-то девчатке совсем нетрудным делом оказалось понять, что эта лысина, среди остальной пышности, образована тут не без умысла. Похоже, что Явлена не имела крайней нужды подниматься всякий раз на болото, если ей было желательно вызвать тени ее однородцев. Должно быть ей, прямо из этого сада удавалось и подсмотреть и подслушать своих противников.
“Ой, да как хорошо бы, — подумалось Саньке, — взять да выманить оборотней из занебесья, тех, которым не терпится отыскать болотную эту диву. Оно бы небольшая беда самой пострадать при этом, лишь бы лысоголовые посчитались с ведьмою, утрясли бы с нею свои дела…”
Так мечталось Саньке, хотя понимала она, что без дьявольского ожерелья ни откуда никого не заманить ей сюда, не дозваться. Да и не сама ли Явлена доложила на болоте Шайтану, что покуда владеет она своим проклятым ошейником, никакие мировые страсти ей не страшны…
И все же Санька, из простого упорства, попросила стену:
— Покажи, а! Чо ты умеешь делать?
Знакомыми искрами ответная белизна стены вспархивать не стала, она взяла и просто засветилась сплошным, ровным светом. Засветилась и сделалась насквозь проглядной. И увидела просительница по ту сторону стены да непролазную, болотную топь. Чертова каша почти рядом с Санькою пузарилась, расходилась ржавыми кругами, лоснилась плешинами маслянистой грязи… А этак, шагах в двадцати в глубине видимого, проглядывалось упрятанное в густых камышах низенькое, маленькое такое, странное жилище. Перед его овальной опять же дверью девчатка различила косматого, грязного человека. Он сидел как-то по-собачьи, на коленках, упершись руками в землю, и тяжело дышал, будто бы только что набегался. Санька пригляделась к нему и со страхом признала Володея. Тут из низенькой построины показалась хотя и чужетелая, но понятная теперь Андрона. Она, в гадком своем обличий, присела на порожек, откинулась безволосой головою до кромки дверного проема и по гладкому, бесцветному ее лицу покатились быстрые слезы.
От жалости в Саньке зажмурилось даже сердце. Кровь ударила в голову такой болью, что она не сумела от нее опомниться сразу. Когда же пересилила ее, по ту сторону стены образовалась уже иная картина. Там, по мягонькой среди болота лужайке, со смехом носился Никиток. Он, понятно, радовался Шайтану. Да и сам пес, довольный, знать, встречею, забыл на время о своем положении. Он дал волю короткому счастью. Он и ползал и скакал перед Никитком, и валился лапами кверху, и вдогон за парнишкою пускался, и нарочно не мог поймать удирающего… А тот заливался неслышным хохотом, что-то кричал Шайтану, размахивал руками…
Чуть поодаль от их веселья виднелась такая же точно построина, какую видела Санька при Володее с Андроною…
А вокруг и того горя великого, и этой временной радости верным приставом стоял густой болотный туман. И очень даже было понятным, что к одиноким этим приютам нету никакого земного доступа; проходы к ним из дьявольского гнезда ведомы только лишь Явлене. Вот когда Санька простонала в упадке духа:
— Никиток, Шайтан…
И вдруг! Да оба разом, игруны замешкались, замерли, насторожились…
Санька не поверила стати — приняла за совпадение. Повторно сокликнула встревоженных. Шайтан на ее призыв заметался по лужайке, Никиток постоял-постоял, ляпнулся животом на траву и заревел.
Тогда Санька, и сама, готовая удариться в слезы, кинулась на стену, заколотила в нее кулаками, закричала:
— Пусти! Пусти меня!
Белая преграда послушно загудела да и пошла собираться Гармошкою на одну сторону.
Крикуха же, пылая нетерпением, поспешила протиснуться в совсем еще малый проход, но… никакого Никитка, никакого Шайтана — по ту сторону не обнаружила. Там, на удобной, чистой постели, спала
