Of my most immemorial year. – I. «Весь Ваш внутренний мир я люблю…»
Весь Ваш внутренний мир я люблю, И люблю я все внешнее Ваше. Оттого и спокойно терплю Исчезание огненной чаши. Молча муку такую сношу, Как попавшие заживо в склепы. Справедливости только прошу Я, быть может, тяжелый, нелепый; Пусть тяжелый, нелепый, как ложь, В трехсосновой завязнувший чаще Приносящий несчастье, – я все ж Настоящий! Да, да! Настоящий. Настоящее знал я тогда, Знал блаженство, не бывшее в мире; Пожеланий моих провода Разнесли его всюду в эфире. Утро каждое я посылал Самой малой возникшей былинке. Чтобы пестик ее просиял, И лучистыми стали тычинки. Всем желал одного: чтоб как я. Не иначе, блаженными были, – Ибо с самых родов бытия Ослепительней не было были. Да, пожалуй, еще об одном Попрошу Вас: когда Вам не спится. Как-нибудь, у меня за окном В час ночной, пролетев, очутиться. И послушать, как сонную тишь, В расстояньи, за шторою близкой, – Под каблук угодившая мышь Разрезает пронзительным писком. То мой бред. Потому не боюсь В нем я с истиной впасть в разноречье. Потому – как мертвец, я смеюсь, Что у мыши – лицо человечье. II. «Великолепная Мангуст…»
Litoreis ingens inventa sub ilicibus sus
Великолепная Мангуст С Ракетой и Мадам Феррари Котировалась бы al-pari, Будь вязкий грунт не слишком густ/ Высококлассную Мангуст Ни Эрна, ни Гавот, ни Лира, Ни Айриш Джиг, ни даже Вира, Славянофилка, или Мира, Отправить не смогли бы в куст. Непобедимая Мангуст, Дочь русской крови Эльсинора, О, внучка Кракуса! – и спора С тобой не выдержит Галуст. О, тонконогая Мангуст, Вся кровь, стремленье и натура, – Ведерниковский Джеттатура Перед тобой как нуль был пуст. О, пылевейная Мангуст,
