— То есть какую обиду я чиню? — искренне удивился Арчегов.
— Михалевцы, и казаки, и крестьяне из казаков, что с этого часа тоже казаками снова стали, тебя за своего уже считают. А раз ты на Тереке пая не имеешь, то здесь получить можешь — участки для офицеров у нас выделены еще два года назад. А сейчас стало намного проще — теперь вся землица войсковая в округе.
— Но я же на жалованье?!
— Так все мы на жалованье, но на обычный казачий пай в тридцать десятин имеем полное право. Ты казак, с тобою по закону все ясно. Ты тоже имеешь право на пай, если переведешься в наше войско. Согласие твое прошу, ведь до Терека далеко, и ты там не скоро появишься. Так ведь?
— Не скоро, — согласился Арчегов. Уезжать с родной земли на Кавказ он не желал категорически. И ведь прав атаман, надо ему определяться, якорь надежно бросать да закрепляться здесь на веки вечные.
— Согласие твое на перевод нужно. Я тут же приказ отдам по войску — прошения для родовых казаков здесь не требуется. И о том, что ты в распоряжении Сибирского правительства. Ты согласен, Константин Иванович?
— Хорошо, — произнес Арчегов, — атаман прав, надо поселяться, тем более законом это не воспрещено, ведь казаку из одного войска разрешено переходить в другое. А казачий офицер может служить и в не казачьих частях.
— Ну и славненько, — облегченно выдохнул Оглоблин. — В Михалево тебе надел нынче же отведут, а Осип Терентьевич его обрабатывать будет. И дом тебе там поставят — Нине Юрьевне и Ванятке в своем углу жить надобно. Да и приглядят за ними крепко, люди там все свои, казаки. И еще — поселок в Спасскую станицу входит, что в Иркутске. Казаки там все решили уже и с прошением вышли. Тебе на берегу Ушаковки полдесятины под усадьбу отведут — она сверх нормы по закону положена. Дом войско поможет поставить — у нас и срубы готовые есть, просушенные. Усадьба добрая выйдет — командующий армией ведь в ней проживать будет.
Арчегов немного растерялся — ну и станичники, все за спиной решили. Его обустроят, тем благодарность свою проявляя, и войску со станицей слава совсем не лишняя. Еще бы «спаситель Сибирской государственности от кровавых лап большевистских вандалов» — так выразились в одной из читинских газет, родом из иркутских казаков.
— А пока я тебе свой флигель отдам, он у меня пустует. Да и Нине Юрьевне будет, где остановиться, — она сейчас на виду, у всех во внимании, приглашения посылать будут, да и Петр Васильевич ее полного затворничества в Михалево не поддержит. Так ведь?
— Так, — вынужден был согласиться Константин. Вологодский принял отказ от особняка, но сделал настоятельные намеки, что невместно жене командующего от общественной жизни устраняться.
— Она у тебя о медовом месяце в горах мечтает, вроде как в Швейцарии. В Тунку съездите, недаром ее «нашей Швейцарией» именуют. Горы высокие, долина привольная, минеральные источники бьют. Курорт райский…
И тут Арчегов напрягся, но не от слов атамана. Из штабного вагона выскочил офицер связи, держа в руках белый листок. Однако депеша ни ему, ни Сычеву не полагалась. Пробежав мимо них, шифровальщик, с радостным до безумия лицом, юркнул в салон Вологодского. И через минуту из вагона выскочил сам премьер-министр, в сюртуке, с обнаженной головой, потрясая этим листком бумаги в руке.
— Господа! — громко закричал обычно сдержанный Вологодский. — Это телеграмма от его величества Михаила Александровича. Он принимает титул царя Сибирского со всеми правами и обязанностями. И выражает надежду на скорый подход частей Сибирской армии к Красноярску и разгрома большевиков объединенными усилиями. С последующим процветанием Сибири на благо Великой Российской державы! Ура, господа!
— Ура! Ура!! Ура!!! — Звенящий и грозный русский клич раскатился в морозном воздухе. Солдатский строй дрогнул, и через секунду все на перроне смешались в одну ликующую от счастья толпу. Радовались все — солдаты стали подбрасывать в воздух Вологодского, железнодорожники обнимались с генералами и адмиралами — все напоминали расшалившихся от нахлынувших эмоций детей. И было от чего — надежда на возрождение России еще ярче разгорелась в каждом честном сердце…
— Тебе, Григорий Михайлович, следует сделать соответствующие выводы. — Атаман Семенов вслух дочитал последнюю строчку послания полковника Арчегова и отложил листок бумаги.
Последние дни атаман долго размышлял — события неслись галопом и менялись с калейдоскопической быстротой. Нет, он искренне приветствовал создание нового Сибирского государства — и рад был хоть что-то уберечь от наступающей волны красного нашествия. Но в то же время из властного хозяина Даурии он понемногу превращался в полностью подчиненное лицо с весьма ограниченными полномочиями. Да и на те уже покушались из Иркутска, урезая их все более, откусывая кусок за куском от его былой власти.
Григорий Михайлович встал и прошелся по жарко натопленной комнате. Мысли ворочались тяжелыми кирпичами, комок раздражения подкатывал к горлу. Его стали предавать даже близкие соратники, вначале тихо, а теперь и открыто встававшие на сторону Сибирского правительства. И ничего нельзя сделать — японцы уже четко обозначили свою позицию и отказали атаману в поддержке.
Три дня назад в Мысовую через Байкал пришла «Ангара», высадив десант. К вечеру подошли и все три его бывших «шпальных» бронепоезда, которые он сам когда-то передал под командование Арчегову. Вот только названия у них стали другими и без триколора российского.
Ситуация сразу прояснилась — Сибирская армия под бело-зеленым знаменем шла на восток целеустремленно, всерьез и надолго. Начали закреплять за собой территорию Забайкалья,
Отбросив от Мысовой партизан, сибирские бронепоезда пошли вслед уходящим американским частям, второго дня заняв Верхнеудинск. Сегодня днем атаман получил сообщение, что начальник гарнизона города подполковник Левицкий, бывший его «генерал», уже полностью на стороне правительства. Конная туземная бригада из монголов и бурят перешла вместе с ним, так же, как и казачий генерала Крымова дивизион, дислоцированный в Троицкосавске. И весьма симптоматично, что из них уже начали формирование двух новых Забайкальских конных полков по две казачьих сотни и по два уланских эскадрона из инородцев — монголов и бурят.
Воззвания Вологодского с призывами Арчегова нашли в западном Забайкалье живейший отклик. К этому был добавлен звенящий презренный металл и щедро раздаваемое добро из чешских эшелонов, что привлекло на их сторону не только казаков и бурят, но и значительную часть местных крестьян, особенно семейских.
Вроде как благое дело — унять партизанщину, отвлечь из ее рядов благожелательно настроенные элементы, обеспечить спокойствие и порядок. В Мысовой и самом Верхнеудинске начато формирование трех батальонов государственной стражи для охраны железной дороги. И стал совсем недалек тот час, атаман прекрасно понял всю подоплеку, когда эти батальоны будут двинуты уже на Читу, с двумя новыми казачьими полками.
— Ты мне не подкрепления высылаешь, лишних стрелковых рот у тебя просто нет! Ты меня таким образом за глотку берешь!
Григорий Михайлович бросил взгляд на арчеговское послание. Помощи от японцев не будет, даже барон Унгерн, и тот притих — жалобы на своенравного и жестокого немца в эти дни практически не приходили. Роман Федорович явно выжидает развития событий, а потому и молчит, не выказывая правительству как согласия, так и своего неодобрения. Хуже того — барон начал переговариваться по телеграфу с Арчеговым, а это о многом говорило.
— Если я начну сопротивляться, — Семенов прошелся по комнате, размышляя вслух, — то сыграю на руку красным! И меня раздавят с трех сторон! И казаки вряд ли поддержат… Если не буду, то рано или поздно меня уберут из Забайкалья. Значит, надо принимать его условия полностью, другого выхода просто не существует!
Атаман взял со стола колокольчик и позвенел в него. Дверь тут же открылась, и на пороге комнаты появился адъютант, молча замерший в ожидании приказа.
