скомкал и отправил в стоящую у массивного дубового стола корзинку.
— Спасибо за доверие, Петр Васильевич, — искренне произнес Арчегов и посмотрел на настенные часы — время поджимало.
— Я сейчас отпущу вас, Константин Иванович, знаю, что такое неотложные дела. Но у меня есть маленькая просьба к вам. Она вас не затруднит.
— К вашим услугам! Сделаю все, что смогу!
— Делать ничего не надо. Вы только должны сказать мне всю правду! Это очень важно!
Слова были произнесены многозначительно, и Арчегов напрягся. Глаза премьера сверкнули, и он весомым голосом, медленно разделяя слова, произнес требовательным тоном:
— Кто вы такой, Константин Иванович?! Теперь я полностью уверен в том, что вы не имеете к Арчегову никакого отношения. Вернее, к его душе, а отнюдь не к телу. А потому прошу честно ответить мне — кто вы такой?
— Тофарищ Мойзес, я не понимаю, потшему фы притаете такое значение этому пелому офицеру?! — Лапиньш недоуменно пожал плечами и посмотрел на сидящего перед ним чекиста.
И тут же отвел глаза в сторону — вид того был тягостен даже для него, уже немало повидавшего смерть в разных ее обличьях. Но латыш себя одернул — нужно ожесточить сердце и не предаваться ненужным сантиментам. Этот чекист побывал в лапах белогвардейцев, перенес тяжкие муки. Уродство такая же награда революции, как и орден на красной розетке, что был прикреплен у него на левой стороне гимнастерки. И тут же непроизвольно скосил глаза на свою грудь, где красовался в красной розетке точно такой же орден боевого Красного Знамени.
— Это категорический приказ реввоенсовета республики. И лично товарища наркомвоенмора Троцкого! — внушительно проскрипел Мойзес, сверкнув одиноким глазом.
И внутренне злобно ощерился — погоня за Фоминым вымотала его изрядно, но постоянно подогревала надеждой скорой поимки «ключа» к «вратам». Потому он и торопил Лапиньша преследовать белых энергично, заходя с «головы» и отсекая их целыми дивизиями.
Все шло успешно, чекист уже начал предвкушать успех — ведь рано или поздно ижевцы попадутся в окружение. Он согласен был отпустить всех рабочих скопом, даже их императора, но только после выдачи Фомина, живым и здоровым. Пусть без ног или рук, но живым — ибо от него были нужны только две вещи:
— Они отсекли пригату Грязнофа! Я позавтшера потерял пригату Захарофа. Я не могу их преслетовать. Нужно потожтать потхота тивизии Путна из Мариинска. Тогда и протолжить преслетование…
— Грязнов выберется, не в такие ситуации попадал! С Захаровым разбиты только два полка, а третий, 265-й, уже на подходе, через час будет здесь. У нас под рукой четыре полка пехоты и артиллерия — этого достаточно. Ижевцев нужно окружить в Ачинске, а то они отступят дальше! И мы опять будем гоняться за ними следом!
— Хорошо, — Лапин наклонил голову, набычился. — Я путу их атаковать, но зафтра с утра. Ночь нужна тля оттыха!
— Нужно так нужно. Я понимаю — бойцы устали, — Мойзес покладисто согласился, ибо по опыту знал, что его красноречие не переубедит Лапиньша. Ох уж эти латыши — упрямы, но упорны. И в преследовании потому неутомимы, а это важно. Все три начдива, что гнали сейчас белых, были латышами — Лапиньш, Нейман и Путна — молодыми, горячими, злобными. А их национальное упрямство было сейчас как нельзя кстати. Они напоминали Мойзесу цепных псов, из пасти которых просто так не отнимешь мясную кость, в которую они вцепились крепкими зубами.
— Хорошо. Мне нато итти, — Лапиньш приподнялся с лавки, и тут за окном вразнобой загремели выстрелы. Где-то далеко рванул снаряд, за ним последовали еще два взрыва. Через окна стала отчетливо слышна поднявшаяся на станции суматоха.
— Товарищ начдив! Белые атакуют крупными силами. Их несколько тысяч. С синими погонами ижевцев и воткинцев! 265-й полк отсекли на подходе, недалеко, за лесом, бьют из пушек!
Дверь в комнату открыли сильным рывком, и на пороге возник адъютант Лапина, в расстегнутом полушубке, с непокрытой головой.
— Цука! — выругался латыш, побелел лицом и, схватив со стола папаху, выскочил за дверь. Внезапное наступление белогвардейцев ошарашило латыша, и его хваленое хладнокровие растаяло прямо на глазах.
Мойзес медленно, будто с трехпудовым мешком на плечах, поднялся с лавки. Усмехнулся щербатым ртом и принялся, не особенно торопясь, надевать полушубок, пробормотав сквозь зубы:
— Таки я и думал! Ну что ж, Семен Федотович… Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе…
— Ошарашили вы меня, Константин Иванович, крепко ошарашили…
Вологодский промокнул платком вспотевший лоб и застучал пальцами по столу, напряженно размышляя.
Арчегов-Ермаков чувствовал себя не лучше — угораздило же премьера присяжным поверенным побывать, научился концы с концами увязывать. По тому же пути пошел, что и Яковлев, наткнувшись на непонятности. И стал клубочек аккуратно и терпеливо распутывать. И вниманием не обделен председатель — даже в церкви на венчании подловил его, Константина, любопытные взоры. В
Куда там Яковлеву — премьер даже раздобыл такой факт, что пять лет назад Арчегов служил вместе с Каппелем в 14-й кавалерийской дивизии. Когда Константин отдал свой казенный особняк семье генерала, то сделал обоснованный вывод о неких узах, что связали рядового драгунского офицера и капитана генштабиста, помощника начальника штаба дивизии.
И в других направлениях Петр Васильевич глубоко «покопал», вернее не он, а офицеры ГПУ, так сейчас называли спешно восстановленную политическую полицию. А легализованные жандармы умели работать, такое досье за неделю собрали на командующего армией, пальчики оближешь. И в Михалево кого-то завербовали — откуда же взялась пометка о недоумении его жены Нины на новые непонятные привычки мужа и совершенно иной стиль разговора и общения. Любят бабы языком почесать…
— Я бы не поверил, если бы не странные намеки наших адмиралов. Они вас чуть ли не на божницу ставят, настолько уже почитают. — Вологодский отхлебнул из стакана остывшего чая и поморщился. Еще бы — он разговаривал с полковником больше часа, забыв про дела, про принесенный адъютантом чай. Только пепельница с несколькими папиросными окурками молчаливо свидетельствовала о чрезвычайной важности беседы. Петр Васильевич был некурящим, и никто не осмеливался дымить в его присутствии. Но сегодня он сам предложил Арчегову курить, настолько был завлечен беседой…
Доволен был и Константин — он рассказал премьеру правду и только правду. Только не всю, дозированно, придерживаясь ранее изложенного адмиралу Смирнову — да, было во сне откровение, он видел будущее и потому переродился и предпринял в конце декабря все возможные действия. Но одно он знал четко — ни в коем случае нельзя говорить кто он такой на самом деле, ни о чудесном спасении императора Михаила, неизвестно откуда появившимися пришельцами во времени, то ли тевтонами, то ли русскими. И он жалел только об одном…
— Константин Иванович, в последние два дня я все больше стал задумываться о некоторых «деятелях» моего правительства, — Вологодский говорил еле слышно, но Арчегову тихая речь премьера показалась сигналом трубы. Именно о двух министрах он сейчас и думал, причем присутствие одного начало сильно тяготить — этот прирожденный мошенник, политический прохвост, бывший каторжник и откровенный иуда, нес собой определенную угрозу, и, хуже того, он ведал настоящую сторону его появления здесь.
— Сегодня жандармы предоставили мне доклад о деятельности Яковлева. Она весьма характерна для него — министр тайно саботирует некоторые мероприятия нашего правительства. Я опасаюсь, что он не
