отношению к нему несправедливость. Она вспоминала все это, глядя на Гарри, и старое чувство вины заставило ее мягко сказать: «Что с тобой сегодня, Гарри? Разве ты не рад, что Лейн приехал домой?»
Веселый голос Лейна ворвался в комнату раскатами смеха: «Брось шутить, Элис… разве? За кого ты меня принимаешь»?
«Конечно, я рад, что Лейн приехал домой», — сказал Гарри. Он сидел прямо, держа свои некрасивые руки в карманах. Потом расправил плечи и взглянул ей в лицо. «Со мной, мама, все в порядке. У нас с Лейном все было отлично, пока мы были вдвоем. Я страшно обрадовался, увидев его на станции, и всю дорогу домой мы разговаривали — больше, чем за все предыдущие годы. Но ты все портишь в наших отношениях».
Так жестко он не разговаривал с ней никогда. Она почувствовала удар и инстинктивно перешла в наступление: «Ты просто завидуешь Лейну, вот и все, Гарри. Он красивее тебя… и старше. Это обычная зависть младшего брата к старшему».
В ту же секунду она ощутила, что ответный удар пришелся прямо в сердце. Краска мгновенно залила его лицо, оно стало пунцовым. «Я знаю, что Лейн красивый, а я — нет, — сказал он. — Ты давала мне это понять, сколько я себя помню». В его тихом голосе, единственном, чем он не был похож на Тома, был не гнев, а только глубокое страдание.
У нее перехватило дыхание, и она тоже покраснела. Неужели она в самом деле была такой жестокой? Она не желала верить этому. «Послушай, Гарри, — быстро заговорила она, — ты несправедлив. Я никогда ни одним словом…»
Он перебил ее: «Я не так глуп, мама. Мне не нужны слова. Я видел это в твоих взглядах, голосе, в тысяче вещей. Я всегда знал, как ты относишься ко мне».
Она вздрогнула, слезы подступили к ее глазам. Том никогда бы не мог сказать так. Ужасно было слышать эти высказанные вслух обвинения из уст его сына, его плоти и крови. Словно Том взялся отомстить ей, сделав мальчика своим орудием. «Гарри, как ты можешь говорить такое, когда Лейн вернулся домой всего на несколько часов! Завтра он уедет и, может быть, никогда к нам не вернется».
«Это отвратительно с моей стороны — говорить так, — подумала она. — Гадко прикрываться возможной гибелью Лейна, чтобы защититься от Гарри — от Тома». Она чуть не сказала это вслух.
Гарри вдруг словно постарел, став таким же, как Том. Он сказал спокойно: «В этом нет ничего нового для меня, мама. Хотя, наверное, я никогда не признавался даже себе, как сильно ты любишь Лейна. И только сейчас, несколько минут назад, я понял, что должен с этим справиться».
«Конечно, я люблю Лейна, — закричала она. — И люблю тебя. Вы оба мои сыновья!»
Он улыбнулся такой печальной улыбкой, что, если бы она любила его, ее сердце разорвалось бы на части — она знала это, и вся ее старая вина перед Томом проснулась в ней снова — чтобы отравить ее радость.
Она поднялась и быстрыми шагами подошла к нему, положила руку на его плечо. «Гарри, нам просто не надо говорить об этом сейчас. Мне очень больно… Я не знаю, что я сделала, чтобы ты так думал… Я старалась быть хорошей матерью…»
«Ты действительно очень старалась», — сказал он, поднимая на нее глаза.
Ее рука соскользнула с его плеча, она со страхом смотрела на него сверху вниз. Он опять был бледен. «Я бы хотел, чтобы ты перестала стараться», — отчетливо произнес он. И она поняла, что он знает, какое для нее было усилие положить руку ему на плечо. Запах его тела был запахом Тома. Она замечала это каждый раз, когда оказывалась рядом с ним. Сын смог унаследовать даже запах отца.
«Ты меня поразил, — сказала она. — Я даже не знаю, что тебе ответить. Но мне кажется, что сегодня мы должны ради Лейна постараться быть веселыми».
«Конечно». Гарри поднялся с кресла, он стоял, высокий, сутулый, держа руки в карманах. Улыбка искривила его толстые бледные губы. «Только знаешь, мама, Лейн все равно ничего не заметит. Он ведь не такой, как мы».
Она открыла рот, чтобы ответить, и не смогла. Ее темные ресницы затрепетали и упали.
«Ты и Лейн только кажетесь похожими, — сказал Гарри, — но по-настоящему похожи мы с тобой».
Ей нечего было возразить против этой вопиющей правды. Она так долго отказывалась признавать ее, так глубоко прятала ее в себе, уверенная, что ни один человек не догадывается о ней, а оказалось, что этот бледный некрасивый мальчик все знает! И вот он вытащил эту правду наружу и предъявил ей — именно сегодня, когда ей так хотелось быть счастливой! Он внушал ей ужас, она была бы рада бежать из этого дома, от него, бежать вместе с Лейном. Но она только опустила голову и закрыла лицо руками.
«Как ты можешь быть таким… жестоким!» — рыдая, проговорила она.
«Бедная мама», — сказал он и вышел из комнаты своей шаркающей походкой.
Она услышала, как закрылась дверь, и, радуясь одиночеству, опустилась в кресло и вытерла глаза. До нее донесся голос Лейна, он прощался.
«Ага… ну все, пока, Элис. Буду что-нибудь в половине десятого… Договорились… прошвырнемся по городу… ладно!»
Она едва успела привести себя в порядок до того, как он вошел. Отвлекая его внимание, чтобы он ничего не заметил, она спросила: «Ты, случайно не влюблен в Элис, а, Лейн?»
Он засмеялся и сел. «Что за вопрос, мама! Откуда я знаю? Может быть, выясню сегодня вечером».
«Элис славная девушка», — сказала она, удивляясь сама себе. Она всегда прикладывала усилия, чтобы побороть ревнивое чувство по отношению к девушкам, звонившим Лейну, ходившим за ним и вздыхавшим по нему. Она шутила, поддразнивала его и так перемогала свою ревность. Но сейчас она не ревновала. Она хотела подкрепить свою любовь к нему любовью другой женщины. Если его могла любить Элис — Элис, такая умная и блестящая девушка, значит, в отношении Лейна права она, а Гарри не прав.
«Ты не замечаешь никаких перемен в Гарри?» — вдруг спросила она.
Лейн удивился. «Он очень вырос — не знаю, я больше ничего не заметил».
«Он так странно ведет себя в последнее время, — против воли проговорила она, — Не знаю, что и думать».
«Ну, он всегда был странным, — рассеянно заметил Лейн. — Вечно читал книжки и занимался музыкой. Нормальные ребята этим особо не интересуются. По крайней мере, я не интересуюсь».
Она сидела в кресле опустив плечи, смотрела на него и молчала. Как дети, думала она, могут разбить твое сердце, расстроить, причинить боль, ни о чем не подозревая! Она полюбила Лейна в тот первый миг, когда медицинская сестра подала его ей.
Это была ее плоть, у этого существа были ее темные волосы и карие глаза, ее гладкая смуглая кожа, ее стройная фигура, даже ее ноги. Она держала эти ножки, когда он был младенцем, она оттирала его натруженные ступни и коленки, когда он был мальчиком, она и сейчас знала их наизусть, когда он стал молодым мужчиной. Его ноги были похожи на ее, только это были ноги мужчины, длинные, сильные и стройные.
«Я много читала тебе вслух, — сказала она. — Сказки, стихи — когда ты болел. И я часто играла тебе и пела…»
Он взглянул на нее, слегка пристыженный. «Ты все делала просто здорово, мама, но я, наверное, в папу. Ты же знаешь».
Она отвернулась. «Конечно», — сказала она.
Но выдержать это было невозможно. Она вскочила, пригладила ладонями волосы. «Так как же мы проведем этот несравненный день? — воскликнула она сильным и звонким голосом. — Это ведь должен быть лучший день в нашей жизни! Чего бы тебе хотелось больше всего на свете, Лейн?
«Давай выведем лошадей! — предложил он, мгновенно загоревшись. — Мне хочется этого больше всего!»
Верховая езда — единственное, что они могли делать вместе с Томом. Даже тогда, когда годы завершили их отчуждение, когда она твердо знала, что он никогда не полюбит ничего того, что любит она, и когда то, что нравилось ему, вызывало у нее чувство непереносимой тоски, — даже тогда они могли отправиться вместе на прогулку верхом. Но она не садилась на лошадь с того самого дня, как они
