сын вождя Ижеслава приказал Руде тихо идти рядом – но испортил дело сам, в последний миг захрустев спрятавшейся под палой листвою полусгнившей валежиной. Подсвинка подбросило, и он со всех копыт ринулся… прочь от Мечеслава, в чащу за овражком. Более крупных зверей Мечеславу в этот раз не повстречалось, а желание на него напасть и вовсе изъявляла разве что мелочь вроде комаров да сварливой и обидно меткой белки на старой сосне у подходов к Бажерину селу. Мечеслав погрозил хвостатой склочнице кулаком и сделал вид, что вынимает из тула стрелу. Трескотунья ответила новым взрывом ругани и очередным огрызком от шишки, угодившим Мечеславу едва не в глаз. Видать, отлично знала, что весной двуногих можно не опасаться – ни тощая тушка, ни облезлая шкурка её никому и даром не нужны.
Хазары, когань трусливая, тоже объезжали в этот день сына вождя Ижеслава дальними дорогами. В общем, таково уж было Мечеславово невезенье, что добрался он до села своей возлюбленной – слово «наложницы» в его сознании к Бажере приживаться всё ещё не желало – живым, более того, целым и невредимым. Примирившись с неизбежной судьбою стать первым в роду, погибшим от сковородки, Мечеслав тяжко вздохнул, без особой нужды поправил все ремни, оружие, шапку, и зашагал по селу, едва замечая изумлённые взгляды с поклонами расходившихся с его дороги селян. Сельские собаки тоже разбегались в сторону от Руды. Единственного выскочившего было из-под калитки брехливого кобелька сдуло обратно едва ли не хвостом вперёд, стоило только боевому псу приподнять губу, обнажая клыки. На подходе к кузне Мечеслав приказал Руде, ткнув пальцем под старый тополь:
– Место, Руда! Ждать тут!
Не хватало ещё, чтоб пёс кинулся на замахнувшуюся на хозяина девушку. А ведь кинется – на то и учён.
Руда только почти по-человечески вздохнул вслед хозяину и улёгся под дерево. Место так место. В сторонке с испуганным восторгом шептались, глядя на «лютого зверя», человечьи щенята – не дети хозяев, но и не враги. Пусть их. Руда протяжно зевнул – детишки шарахнулись ещё дальше, – клацнул зубами на раннюю весеннюю муху и уложил морду на мохнатые могучие лапы.
– Разумеется, нет, – спокойно сказала Бажера, улыбаясь и прибирая за ухо выбившуюся прядку.
Сперва она бросилась ему на шею, покрывая лицо жаркими поцелуями. Еле-еле сын вождя сумел расцепить руки девушки и уговорил её сесть на лавку и выслушать его. Бажера послушно уселась, сложив руки на коленях поверх поневы, но глаза стали тревожными. За стеной избы, в кузне, вело, позвякивая, свою железную песню кладиво, и подпевало громким голосом тяжёлое ковадло. Живко опять сторожил те самые дымные груды в лесу.
Мечеслав тяжело вздохнул и медленно выговорил:
– Бажера… я… ууу, бббоги… – а потом, так и не сумев выдумать никакого достойного вступления, сразу выпалил, будто кидаясь в омут головой: – Не могу я тебя в жёны взять, понимаешь?
Тревога на лице Бажеры сперва сменилась крайним недоумением – Мечеслав напряжённо следил за нею, готовясь, чуть что, выскакивать вон из избы. Убегать от женщины не слишком почётно, но смерть от сковородки, пожалуй, всё же позорнее. Сковородка как раз шкворчала на огне – по запаху, там были лук, луговой чеснок, грибы, молодые хвощи и мелко порубленная утятина.
К его огромному изумлению, недоумение на лице Бажеры сменилось не яростью, как он опасался, и не горькими слезами – чего боялся уж просто смертельно (а болото-то рядышком), а радостным облегчением.
– Ох, Мечеславушко… – засмеялась она. – А я думала, и впрямь чего дурное приключилось. Ну разумеется, нет.
Мечеслав хлопнул пару раз глазами.
– Я сяду? – глухо спросил он.
– Да садись, милый, – сама Бажера вспорхнула с лавки. – Ох, как бы не подгорело… у нас как раз жарёха утиная! С грибами! Скоро и батя передохнуть да перекусить подойдёт. Я с утра и в кузню-то пускать не хотела, да разве удержишь! Говорю, около наковальни и живёт только. Ну да там такой жар, что всякая трясовица сбежит, не выдержит. Вон как звенит, чуешь?
– Так ты знала, что я тебя… что в жёны не возьму? – так же глухо спросил Мечеслав, разглядывая калиновый половик.
– Ага, – беззаботно откликнулась Бажера, вороша еду на сковородке деревянной лопаткой. – Я ж сговоренная уже. На эту осень, за Дарёна, старейшины здешнего сынка.
– И ты с ним… тоже?
Не успел Мечеслав подумать, с чего рядом с Бажерой изо рта у него всякая дурь лезет – вроде ж уже и жар давно прошёл, – как получил по лицу лютую плюху – на мгновение ему показалось, что левый глаз сейчас выскочит и повиснет на нитке, видал уж, как это бывает у тех, кому перепадает по голове булавою. Бажера, мгновение назад сновавшая у печи, стояла напротив него, напружинившись, будто разъярённая рысь, оскалив белые зубки, с горящим лицом и ещё ярче пылающими глазами. Шипела она тоже не хуже лесной кошки:
– Да ты! Да как ты?! Да чтоб я?! До свадьбы?! С этим?!!
Придерживая будто ошпаренную щеку рукой – было чувство, что иначе она тут же и отвалится, – Мечеслав изумлённо воззрился на кипящую подругу.
– А… а со мной тогда как?!
Бажера шумно выдохнула, распрямилась, опустив занесённую для нового удара руку. Пламя ярости в глазах потухло.
– Мечеславушко! Ты что? Это ж совсем другое дело!
Мечеслав распахнул глаза.
Бажера вздохнула и каким-то едва уловимым движением скользнула ему на колени.
– Ты, что ж, любый, – тихо, участливо спросила она, – совсем ничего не знаешь? Ты ж мне всё-таки жизнь спас. И бате. А главное – ты ж воин, господин мой лесной! Да ещё и вождю сын. С тобою спать – с твоею удачей породниться. Всему дому благо. И пусть… – Бажера вдруг хихикнула, – теперь Худыка- батюшка с Дарёном своим даже и не думают на вено[11] двумя козами обойтись. Теперь уж две козы да корова – никак не меньше! Я теперь не просто кузнецова дочь, я ещё и господина лесного люба! – и крепко-крепко прижалась к груди ошарашенного Мечеслава.
Вот так и узнаёшь себе цену. А стоишь ты, Мечеслав Ижеславич, старший сын вождя, выходит, корову…
– А… после свадьбы? Тоже будешь… со мной?
Подумав, Бажера с сокрушённым вздохом ткнулась Мечеславу в плечо.
– Наверное, нет, – грустно сказала она. – Я ж уже замужняя буду…
И тут же вскинула к нему просиявшее счастливой улыбкой лицо:
– Но впереди-то у нас целое лето!
Вот так. Ты думал, что впереди у вас жизнь, а оказалось – лето.
И ведь вроде радоваться надо – давно ли, входя на двор, горевал, что вовсе расстанетесь? А теперь вдруг узнал, что ещё лето впереди. А радоваться не выходит. Ни радоваться, ни горевать. Голова распухла, как нога отсиженная.
– Ой! – подхватилась вдруг с Мечеславовых колен на ноги Бажера – Ой! Утятина-то горит! Заболталась с тобою…
Сковорода спорхнула с огня, и Бажера живо пересыпала утятину в стоявший на столе горшок и накрыла полотенцем.
– Думала, – через плечо поделилась она, – в кузню бате нести, но коли уж ты в гостях – пусть сам за стол садится.
Нельзя было сказать, чтоб Мечеславу, сыну Ижеслава, всё ещё переваривающему известие о своей цене в глазах любимой девушки, сейчас очень хотелось есть. Ещё меньше у него было желания видаться сейчас с кузнецом. Но не обижать же понапрасну селян.
В стену вдруг несколько раз увесисто ахнуло – аж сажа посыпалась с потолка.
– Ага, батя проголодался! – засмеялась Бажера. – Сейчас его да Поярка за стол сажать будем. Поярок – парень из здешних, они вместе с Дарёном в ученики к бате подрядились.
С этими словами она водрузила на стол вынутую из-под лавки глиняную кринку со слезящимися боками и
