повернувшись к жавшимся у стенки шестерым: – Ты, ты и ты – носить дрова в баню. Ты и ты – за водой. А ты…
– А я котел чищу! – заявил последний отрок, в доказательство выставляя перед собой черные от сажи ладони. Черные метки нашли себе место на его веснушчатых скулах, на курносом носу и даже на видневшихся в распахнутом вороте наспех накинутого кожушка груди и животе.
– И где тут котел? – Истома напоказ огляделся. Вместе с ним стал осматриваться и Мечеслав, но никаких примет обретавшегося поблизости котла не обнаружил.
– Так он в избе, Томка…
– Кто тут тебе Томка?! – зарычал Истома, замахиваясь.
– Ай! Замараешься! – заверещал вымазанный, чуть присев, зажмурившись и выставив вперед чумазые ладони.
Истома опустил руку, выдохнув так, что шевельнулись торчащие из-под шапки светло-русые волосы.
– Я, Купша, одного не уразумею. Ты чем котел чистил, если у тебя на заду сажа?!
– Где?! Где на заду сажа-то? – изумился тот, поворачиваясь вокруг себя и силясь заглянуть за спину поверх мохнатого воротника кожушка. Вместо ответа Истома шагнул вперед и увесистым пинком по упомянутой части тела отправил чистильщика котлов в сугроб. Впрочем, тот проворно выбрался из снежного бугра и, отбежав на пяток шагов, с разворота запустил в Истому грязно-серым с угольно-черными полосами снежком. Тот едва успел отдернуть голову – а чумазый Купша уже улепетывал к избам. Края распахнутого кожушка куцыми перепелиными крыльями реяли за спиной.
– Мечша, – выразительно выговорил Истома, еще глядя ему вслед и явно борясь с желанием нагнать и добавить пару пинков к первому. – У тебя братья младшие есть? Ну, от твоей же матери чтобы?
Мечеслав помотал головою. Он тем временем тоже сгреб в ладонь снега, только не со столь разбойными намерениями. Пример ему подал не Купша, а соперник, уже давно зажимающий нос горстью ставшего алым снега. Между пальцами капало давленой ягодой. Только Мечеслав прикладывал снег к опухшему глазу.
– Моли Богов, – с чувством выговорил Истома. – Такая зараза – хуже занозы в копчике.
Сверху захохотали на два голоса, а прилетевший вслед за смехом снежок угадил-таки в Истому, сбив шапку на правое ухо.
– Кто б говорил, Томка! – насмешливо донеслось с помоста над воротами. Тот зыркнул нехорошо наверх из-под перекосившейся шапки и, поправляя ее, добавил вполголоса:
– Старшие братья тоже… не черника с медом… Ладно. Значит так, Крут, коли он тебя побил…
– Он побил?! – возмущенно прогнусил из комка малинового снега Мечеславов соперник. «Я побил?» – удивился и сам Мечеслав.
– Ммал-чать, отрок! – Мечше показалось, что вот этими «мал-лад-цы» и «мал-чать!» Истома подражает кому-то другому, уж больно у него голос на этих словах становился другой. – Ты ему только синяк под глаз навесил. А он тебе нос в кровь расквасил. Значит, он тебя побил. Дрружин-ни-чек растет у вождя Кромегостя, нечего сказать. Сопля зеленая, вчера на коня, ему в первый же день юшку пустила. В общем так, покуда баню не приготовят, будешь при нем, расскажешь, что где.
С этими словами Истома и отбыл – по каким-то своим делам. Мечеслав и его знакомец постояли, косясь друг на друга. Потом Крут, по-прежнему гнусавя, проговорил:
– Пошли, что ли…
Двинулись по утоптанному серому снегу.
Сперва молчали.
Потому Крут хмуро заметил, не глядя на спутника:
– Бьешь плохо.
– Добавить? – мигом ощетинился Мечеслав.
– Дурак! – огрызнулся по-прежнему в нос Крут, поворачиваясь к собеседнику. – Дерешься изрядно, а бьешь плохо. Сделай ладонь вот так. – Он выставил перед собой задранную варежку.
– Зачем? – настороженно осведомился еще не забывший «грязь на портах» Мечша.
– Да не трусь ты!
– Кто трусит?!
– Ладно, я сам. – Крут выставил ладонь снова, ткнул в нее левой рукавицей. – Бей сюда, как сейчас меня колотил.
Мечша насупился и стукнул.
– Вот! Первое дело, пальцы в кулак не так складываешь. Большой палец в горсть не прячь, вот так держи! – Крут повертел под носом своего «победителя» сжатым кулаком. – А второе – ты с замаху, с плеча бьешь, как палицей или мечом будто рубишь! И бьешь торцом кулака.
Крут махнул сжатым кулаком по широкой дуге, показывая Мечеславу, как тот бьет.
– А надо – вот.
Мечеслав только моргнул невредимым глазом, перед которым внезапно появился и столь же внезапно исчез кулак Крута.
– Прямо бить надо, как копьем там или ножом. Вот! – Крут снова ударил воздух, но уже вбок от себя. – Если б ты так бил, мне б тяжелей отбивать было. Понял?
Мечеслав кивнул и задумчиво сказал:
– А палицею так тоже бьют.
Крут, уже успевший повернуться к нему спиною, только фыркнул:
– Чего зря болтаешь?
– А вот не зря!
– Да где ты такое видал?
– А когда вуй Кромегость с Лихобором дрался. Он его так и саданул. Как копьем, а была эта… булава.
На этом слове заглядевшийся на возившихся у порога одной из землянок щенков Мечеслав ткнулся лбом в спину Круту – где-то между лопатками. Тот повернулся лицом к младшему, глаза и рот еще круглее, чем после удара Мечеславовой маковкой под вздох.
– Ты что, видел? А чего ж молчал?! Видел, как стрый Кромегость дрался?!
– Чего стрый, когда вуй… – удивился Мечеслав.
– Тебе вуй, мне стрый… Бате моему он брат… был.
– А твой батя тоже вождь? – уточнил Мечеслав.
Крут насупился и умолк ненадолго. Потом сказал:
– И стал бы… коли б жив был…
– А его кто убил? – с жадным любопытством никого пока не терявшего ребенка спросил Мечеслав.
– Хазарские наемники, кто ж… – Крут отвечал с досадой скорее не на задевшего больное, а на спрашивающего про и без спросу ясное. – Ты про стрыя расскажи, как он с тем бился…
Так и вышло, что в первый раз обошел Хотегощ пасынок Мечша не столько слушая торопливые, не слишком связные пояснения Крута, сколько рассказывая сам. Крут заставил его повторить рассказ несколько раз, сердясь, когда у Мечеслава не выходило чего-нибудь припомнить или не хватало слов объяснить. К концу третьего пересказа слушателей у рассказчика прибавилось, оказался в их числе и Купша, на сей раз котел он волок с собой, вслепую елозя по железному боку пучком еловых веток.
А потом Истома позвал их к бане.
Драка с Крутом, конечно, была не последней дракой Мечеслава в Хотегоще – очень быстро он потерял им счет. Отроки дрались навряд ли реже собак, которых сами кормили и вычесывали. Дрались и один на один, и стенкой на стенку, и в кучу, когда каждый за себя. Дрались из-за ссор и просто для потехи – хотя синяков и разбитых носов да губ это не убавляло. Старшие на эти драки обращали внимания тоже не больше, чем на собачью возню – хотя под нелегкую руку можно было и палкой от проходившего охотника получить. Кроме драк и пригляда за песьей стаей Хотегоща, отроки помогали ходить за конями, прислуживали мужчинам за столом, чистили и мыли все, что относилось к мужским делам – войне и охоте. Учились ездить верхом, ходить на лыжах, управляться с оружием, биться на палках, стрелять из лука – покуда детского, простого, натянуть настоящий мужской лук было под силу разве что отроку последнего года
