поверившей в то, что она наконец любима и желанна, не оставлял места для сомнений… Жорж умел наилучшим образом выпутываться и из более сложных ситуаций. Он был так нежен, так любезен с невестой, что и она сама, и даже Пушкин поверили в его страстную любовь. В то же самое время он нашел слова, чтобы успокоить опечаленную Натали.
– Разве я мог драться с ним? Ведь могло же случиться так, что я убил бы его на дуэли и тогда навеки потерял бы вас! Подумайте, какой риск! И поймите, Натали, ради того, чтобы жить подле вас, я согласился бы жениться хоть на черте!
– Но все говорят, что вы обожаете Катрин!..
– Я не любил, не люблю и никогда не полюблю никого, кроме вас! Но надо жениться… ради спокойствия… и ради того, чтобы беспрепятственно видеться с вами в любое время…
Свадьбу Екатерины Гончаровой и Жоржа Дантеса сыграли довольно скоро: еще не успел закончиться и ноябрь месяц. Вскоре Жорж почувствовал, что неспособен долее притворяться. Он совершенно перестал интересоваться молодой женой, которая, не скрывая отчаяния, являлась плакаться к зятю. И открыла ему глаза на происходящее.
– Он не любит меня! – захлебывалась в рыданиях новобрачная. – Он никогда меня не любил! Он любит только Натали, а женился на мне только лишь из-за того, чтобы получить возможность продолжать с ней встречаться!
Бледный от боли, подобной которой ему еще не доводилось испытывать, Пушкин слушал жалобы молодой женщины, не глядя на нее. Стоя у окна в своем кабинете и сжав кулаки, он смотрел в окно на широкую ленту заледеневшей Невы. Казалось, он не обращает никакого внимания на ту, что плачет рядом с ним.
– А она? – вдруг спросил он. – Она? Тоже его любит? Она уже стала его любовницей?
Катрин, услышав вопрос, чуть ли не закричала.
– Любовницей?! О, нет! Готова поклясться! Она сопротивляется ему… Иначе он бы не был бы так несчастен, я бы не ловила эти исполненные боли взгляды, когда он смотрит на нее… Но она влюблена в него, я в этом уверена! И она страдает, тоже страдает…
– Может быть, она сумеет устоять перед этим искушением? – прошептал поэт.
Катрин покачала головой.
– Вряд ли… Я думаю, нет! Она больше не в силах… Она слишком его любит! Вчера, когда я вошла в комнату, он стоял перед ней на коленях и покрывал ее руки поцелуями!.. А она плакала… И потом, есть же еще и старый барон! Это мерзкий человек, развратник! Он сам подталкивает своего сына к ухаживаниям за Натали, потому что ненавидит вас. Он говорит, что Натали создана для Жоржа, что она не может любить вас, потому что… потому…
Она замолчала, не решаясь вымолвить слово. Пушкин пришел ей на помощь, резко, почти грубо бросив:
– Потому что я арап! Знаю, знаю… Привык к этому… Ну, ладно же, я покажу барону, на что способен арап!
Решительность, прозвучавшая в его голосе, ужаснула Катрин. Только теперь, слишком поздно, она поняла, к каким страшным последствиям могут привести ее неосторожные жалобы.
– Саша, Саша, что вы собираетесь сделать? Вы же не…
– То, что я собираюсь сделать, касается меня одного, Катрин! Пришло время положить конец этому делу, пока оно не зашло дальше, чем следует. Я обязан защитить Натали, может быть даже, при необходимости, – от нее самой! Она слишком слаба перед Дантесом и перед этим чудовищным Геккерном, слишком слаба… Ваша сестра – просто певчая птичка. Возвращайтесь к себе, Катрин, и молите Бога, чтобы Он помог нам!
Не желая слушать никаких возражений, он проводил свояченицу до дверей. И на следующий же день барон Геккерн получил письмо, составленное в на редкость грубых – иначе не скажешь – выражениях.
«Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына…»
Дальнейшее в письме звучало еще круче, выражения поэт позволял себе такие, что невозможно привести его все целиком. А в самом конце Пушкин удовольствовался тем, что сказал: «Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь…»
Столь несдержанное в выражениях письмо не оставляло барону Геккерну выбора. На этот раз Жоржу придется принять вызов на дуэль. Между тем Пушкин славится как отличный стрелок. Старый дипломат с тяжелым сердцем показал приемному сыну полученное им послание. Тот сразу же выбрал себе секунданта и поручил ему передать Пушкину ответ, написанный отцом.
«Мне остается только предупредить вас о том, что господин виконт д'Аршиак отправляется к вам, чтобы определить вместе с вами место, где вам предстоит встретиться с бароном Жоржем де Геккерном Дантесом, и предупредить вас о том, что встреча эта должна состояться безотлагательно. Позже, сударь, я заставлю вас уважать положение, которое я занимаю, и понять, что никакой ваш поступок не способен меня задеть…»
Виконт д'Аршиак как нельзя лучше справился с предложенным ему неприятным поручением и известил поэта, что встретится с ним в тот же вечер на балу у графини Разумовской, где Пушкин назовет имя избранного им для себя секунданта.
– Я буду там, месье, – отвечал Пушкин. – И буду там один. Потому что не хочу, чтобы жена моя узнала о том, что за дело нам предстоит завтра, и волновалась из-за этого. Рассчитываю и на вашу скромность.
Д'Аршиак поклонился.
– Это более чем верное решение, сударь.
Но несмотря на все уговоры держать будущую дуэль в тайне, слух о ней просочился даже в императорский дворец и достиг ушей самого царя. Николай I, весьма недовольный тем, что ему донесли, отдал приказ своему министру графу Бенкендорфу отправить на условленное место жандармов и не допустить дуэли.
– Пушкин добьется того, что его убьют! А я дорожу своим историографом, – проворчал он.
К несчастью, некоторые люди только и мечтали о том, чтобы дуэль состоялась. И в тот же вечер графу Бенкендорфу визит нанесли сразу трое: барон де Геккерн собственной персоной явился в сопровождении княгини Белосельской и графа Уварова. Двое последних были смертельными врагами поэта, которого считали опасным возмутителем умов и врагом императорской власти. Все трое принялись осаждать министра.
– Пошлите жандармов, но куда-нибудь в другую сторону, – предложила наконец княгиня. – Государь не сможет упрекнуть вас за то, что вы всего-навсего ошиблись в месте дуэли!
Бенкендорф любил Пушкина не больше, чем его гости. Он согласился сделать так, как его просили.
Ближе к вечеру 27 января 1837 года Пушкин особенно тщательно приводил себя в порядок. Он надел свой лучший сюртук, накинул сверху толстую шубу из медвежьих шкур. На дворе стоял сильный мороз, река заледенела, к ночи холодный пронизывающий ветер еще усилится…
Он сел в сани вместе со своим другом лейтенантом Данзасом, согласившимся быть его секундантом. Встреча с противником была назначена у Черной Речки, в предместье столицы. Когда сани двигались вдоль Дворцовой набережной, во встречных санях Данзас заметил Натали и открыл было рот, чтобы сказать Пушкину об этом, но передумал и промолчал. К чему говорить? Пушкин так погружен в свои мысли, что сам ничего не увидит, а Натали близорука…
