Набросив на плечи домашнее платье из розового сатина и сунув ноги в золоченые шлепанцы, Жанна, шаркая по паркету, отправилась на нижний этаж. Спустившись не более чем до середины лестницы, она остолбенела от удивления и схватилась за перила: две распростертые на полу служанки методично и жалобно повторяли имя, услышав которое Жанна чуть не упала в обморок. Мариамалле, богиня оспы. По словам служанок, ее видели в городе час назад.
Опасность вернула Жанне Карвальо хладнокровие. Она расспросила служанок и приказала никуда не отлучаться. Затем поднялась в свою комнату, надела юбки и корсеты, попросила Мариан помочь ей зашнуроваться и вернулась в гостиную. Такой госпожу ее не видели со времени отъезда Угрюма. Жанна так преобразилась, что Мариан рядом с ней в своем неглиже стала казаться бледной и невзрачной. Произошедшее с Жанной превращение даже испугало ее. Мариан тоже быстро оделась и спустилась в гостиную.
— Жанна, что происходит? Что вам сказали эти чумные служанки?
— Вернитесь к себе в комнату, Мариан; я буду занята, — повелительным тоном сказала Жанна и повернулась к слуге-метису.
Мариан понимала по-тамильски: Жанна посылала за старым Анандой Рангапилле, старшиной торговцев Черного города, бывшим агентом Дюпле, который вел дела с Компанией.
— Дорогая, я же попросила вас вернуться к себе, — опять обратилась к ней Жанна.
Мариан не заставила себя уговаривать; чем слушать, как они будут шушукаться, лучше поваляться в постели под москитной сеткой и провести остаток дня, жуя пирожные и вспоминая Францию и тех прекрасных молодых людей, без которых она здесь ужасно скучает.
Старый Ананда пришел не сразу. Целый час Жанна Карвальо просидела в гостиной, не в силах унять дрожь. Служанки говорили о явлении богини, об эпидемии оспы, которая распространяется по городу. Жанна знала, что боги не являются по таким ничтожным поводам. За этим стояло большее зло, которое наверняка угрожает делам; именно поэтому ей нужно было встретиться с Анандой, он один мог объяснить, что означают эти базарные слухи. Две недели назад, торгуясь с купцами — речь шла то ли о северных шелках, то ли о кашмирских покрывалах, — она уже точно не помнила, — Жанна почувствовала, что среди них назревает молчаливый заговор. Она ощущала на своей спине их тяжелые, полные страха взгляды, но в конце концов убедила себя, что ничего странного в этом нет. Такова уж Индия: спокойная и беспокойная одновременно, бесстрастная, но полная тайных страданий.
Теперь, ожидая Ананду, она упрекала себя за слепоту, проклинала свою страсть, которая притупила ее интуицию, способность видеть людей насквозь и анализировать происходящее. Жанна нервно повертела в руках музыкальную шкатулку, потом побренчала на клавесине и, встав у окна, стала высматривать, не мелькнет ли в саду за кустами жасмина и лианами фигура старого торговца. Потом она опять села и попыталась успокоиться; ей была знакома восточная медлительность, она и сама при необходимости прибегала к ней. Ананду пришлось побеспокоить в час послеобеденного отдыха, его пришлось упрашивать, а он небось отговаривается: мол, должен сейчас же идти в свою лавку, где торгуют орехами ареки, или притворяется уставшим. Ему лень покидать свой дом в Черном городе, где все, подобно ему самому, было франко-индийским, от колонн на фасаде в романском стиле до двойных бюро, инкрустированных слоновой костью.
Чем бы был Пондишери без Ананды? Хотя Жанна порой спорила с ним из-за условий торговых сделок, она относилась к нему почти с нежностью, ощущала некое с ним родство. И все-таки он был индийцем, язычником, идолопоклонником, как называли их в то время французы. Хитрец Ананда, которому в этом месяце исполнилось шестьдесят, казалось, торговал испокон века. Он начал с того, что продавал орехи ареки, потом стал официальным агентом Компании, но каждый день являлся в старую лавку, продолжая торговать все теми же плодами; на самом деле это был его наблюдательный пост, откуда он следил за тем, что происходит на рынке. По тому только, кто приходит к меняле, Ананда угадывал, каковы цена на бриллианты и качество муслина. А Жанна, чтобы успешно вести дела, должна быть в курсе всего, что происходит в городе, и Ананда, бывший агент Дюпле, — единственный, кто может пересказать ей все слухи.
Со двора донесся скрип, шелест листьев, шорох опахал и волочащейся по земле одежды. Наконец-то! Жанна вскочила. Но нет. Нужно остаться на месте, встретить его, сидя в кресле, подложив подушечку под ноги, как царица. Ведь Ананда всего лишь индиец. Старик вошел и начал совершать поклоны. Та Самая Карвальо прервала это светское выражение почтения и указала ему на ротанговое кресло, в котором, — она знала, — ему будет неуютно, потому что он привык сидеть либо на корточках, либо вытянув перед собой ноги. Ананда пристроился в кресле, бросив Жанне понимающий взгляд, который ее успокоил. Значит, он будет говорить. Сколько же времени они не виделись? Восемь месяцев, десять, со времени осады Мадраса, когда все боялись, что англичане уничтожат урожай? Она не могла вспомнить. Но это и неважно. Она сразу перешла к делу:
— Ананда, я хочу знать, что говорит Мариамалле, когда появляется в городе.
Жанна говорила по-тамильски. Ананда был удивлен. Он привык говорить с европейцами на их языке и владел французским в совершенстве.
Старик опустил глаза и уставился на свои расшитые серебряными нитями туфли. Этим он дал понять, что она коснулась вопроса деликатного и даже опасного. Жанна ждала. Наконец Ананда поднял голову и произнес:
— Мариамалле, мемсахиб, говорит то же, что и всегда, когда является людям.
Он улыбнулся и вздохнул. Он стесненно чувствовал себя в кресле, в котором одежда плотно стягивала тело, поэтому ему нелегко было сосредоточиться на разговоре. Рано или поздно он не выдержит и захочет пересесть на ковер. Тогда-то он и заговорит.
— Ананда, ты прекрасно понимаешь, что я не знаю, о чем говорят твои боги и богини.
— Со мной происходит то же самое, мемсахиб. Я всегда прошу растолковать мне, что говорят твои отцы-иезуиты во время мессы. Но они не так честны, как наши брахманы, ведь тайны, которые вы поверяете им на исповеди, порой становятся известны в моей лавке в Черном городе.
Жанна насторожилась. Она знала, что индийцы не любят иезуитов, ведь те приказали снести пагоду в печальные времена господства мадам Дюпле. И то, что Ананда упомянул их в самом начале дипломатической игры, означало, что брахманы открыто объявляют войну. Должно быть, они уже призывают к насилию. Она постаралась скрыть волнение:
— Ананда… Ты не сможешь убедить меня в том, что Мариамалле говорила об отцах-иезуитах!
Ананда пригладил пальцами усы и ничего не ответил. «Жди», — сказала себе Жанна. Она была самой терпеливой женщиной в городе, и именно за это старый торговец ее уважал. Жанна сделала вид, что смотрит в окно, в сад. Время от времени ее взгляд возвращался к Ананде. На его лбу выступил пот. Порой, забывая о приличествующей ему сдержанности, он вытирал его тыльной стороной руки. Она поняла, что постепенно одерживает верх. И он действительно заговорил:
— Мариамалле, мемсахиб, пророчит грустные вещи.
— Я догадываюсь, Ананда, что богиня оспы не может быть веселой.
Ананда помрачнел.
— Мемсахиб… Сейчас понгол, ты же знаешь, и на базаре должно быть веселье, потому что солнце вернулось в наши края.
— Разве его нет, этого веселья? Ведь барабаны бьют весь день напролет.
— Не верь барабанам, мемсахиб.
— Правда? Неужели дела так плохи?
— В Пондишери пришло несчастье, и в Черный город, и в Белый. Так говорят брахманы. — Он смотрел Жанне прямо в глаза. — Ты ослепла в последнее время, мемсахиб, совсем ослепла… Раньше ты такою не была. Помнишь, как хорошо мы вместе вели дела, когда царило благоденствие и на наших улицах танцевала богиня Лакшми?
— Не будем говорить об этом, торговец. Прошлого больше нет. Я спрашиваю тебя о настоящем.
— Ты ослепла, — повторил Ананда, — как и все твои люди. Пондишери ожидает несчастье! Когда я веду дела с Компанией, никто больше не относится ко мне с уважением, агенты грызутся между собой. Мы теряем деньги, индийцы дрожат от страха, стонут и плачут, как жители проклятых городов, описанных в наших священных книгах, как те, кто день и ночь должны были приносить в жертву богам своих сыновей…
