Я передал Простаку свою биту. Он держал ее наготове, пока мы с Домиником обшаривали карманы пацанов. Содержимое их просто поразило нас. На троих у них оказалось три бумажника и две пары часов с золотыми брелоками. Мы достали деньги из бумажников, около двадцати шести долларов. Макс вручил Пипи, Веселому и Глазастику по два доллара. Немного подумав, он сунул каждому из них еще по доллару.
Веселый Гониф был рослым парнишкой, Пипи — низеньким и тщедушным, а Глазастик — коренастым, с огромными навсегда удивленными глазами. Они настолько отличались друг от друга, что их союз показался мне очень странным. Однако, узнав их поближе, я понял, что в душе они очень похожи. Они все были «свежими» иммигрантами. Иммигрантами из разных стран, но с одинаковым озорным юмором и инстинктивной тягой к воровству. Тогда мы встали кружком и начали слушать, как Пипи хвастает о своих подвигах. Это оказалось ошибкой. К нам быстро подбежал Вайти, местный полицейский. Для начала он вытянул Гонифа дубинкой по спине.
— Вы те ребята, которых описали парни в кутузке. Быстро давайте их бумажники и часы. — Он прошелся по нашим карманам и изъял все, чем мы только что завладели. — А теперь проваливайте, пока я вас не отвел в участок.
Мы грустно побрели прочь.
— Этот чертов Вайти, — горько подосадовал Макс. — Он жулик. Могу поспорить, что он ничего не отдаст обратно. Все оставит себе.
— А ты как думал? — ехидно ответил я. — Ты что, разве не знаешь, что все жулики? Что все правонарушители?
— Да, ты прав, — согласился Макс.
— Конечно, Башка прав, — произнес Простак. — Все воры.
Мы вышли, из парка.
— Надеюсь, еще увидимся, ребята. — Пипи широко улыбнулся нам и вместе с Веселым и Глазастиком двинулся, прочь, в сторону Брум-стрит.
— Да, приходите, — бросил им вслед я. — Мы бываем рядом с кондитерской Джелли на Деланси- стрит.
— Конечно, придем, — откликнулся веселый Гониф. Мы шли вдоль по улице. Мы уже забыли неприятную встречу с Вайти.
Приближался вечер пятницы. Солнце, улицы, все на свете воспринимается совсем по-другому, по пятницам, ближе к вечеру. Мы были счастливы и беззаботны. В нашем распоряжении была целая вечность: целых два дня праздника, два волшебных дня без школьных занятий. Я был голоден, и сегодня вечером меня ждала самая великая еда недели, еда. Субботы — единственная плотная еда за каждые семь дней. Вечером не будет черствого хлеба, натертого чесноком и, если его не запивать чаем, застревающего в горле. Мама сейчас печет. И будет горячая плетенка, и заливная рыба, и свежий соус из хрена. Мой рот наполнился слюной. Боже, как я был голоден! И похоже, что не один я. Косой перестал играть на гармошке и сказал:
— Как насчет того, чтобы пойти в пирожковую Юни Шиммеля и взять парочку?
— У кого есть деньги? — поинтересовался Простак. — У тебя есть деньги?
— У меня есть цент, который не отобрал Вайти, — ответил Косой.
— У кого-нибудь еще есть деньги? — Макс протянул руку за монетой Косого.
Доминик достал из потайного кармана два цента. У остальных не оказалось ни гроша.
— Мы купим пирожок за два цента и пакет жареных орешков на оставшийся.
Купив горячий пирожок и орешки, мы остановились на углу, и каждый получил по кусочку и по нескольку орешков. Вкус был изумительный, но от этого нам стало еще голоднее. Мы двинули по Орчард- стрит, где уличные торговцы с ручными тележками собирали свои товары, чтобы пораньше вернуться домой к субботней еде. Они настороженно смотрели на нас. Им уже было известно, кто мы такие. Совершив несколько хитроумных маневров, Макс и Простак умудрились схватить по апельсину. Торговец посылал проклятия нам вдогонку:
— Бандиты! Будьте вы прокляты!
Разделив апельсины, мы не спеша побрели по Деланси-стрит, по улице, на которой я жил.
— Смотрите, вон стоит Пегги, — заикаясь от волнения, проговорил Косой.
На моем крыльце, томно привалившись к двери, стояла белокурая дочка дворника, нимфоманка Пегги.
— Привет, мальчики! — окликнула она нас. — Башка, угости меня долькой своего апельсина.
— Я угощу тебя долькой своего, если ты угостишь меня кусочком своей… — Простак не договорил и с надеждой посмотрел на Пегги.
— Свежий мальчик. — Она хихикнула, довольная своей шуткой, и прощально помахала рукой. — Потом, не сейчас, проваливай. И не за апельсин. Если хочешь чего-нибудь хорошенького, то принеси мне заварное пирожное.
Проходя мимо, я крепко тиснул ее.
— Ой, Башка, не здесь, пойдем на лестницу, — прошептала она.
Я был молод, однако ответил:
— Нет уж, не сейчас. Я жрать хочу.
— Приходи после ужина к кондитерской, Башка! — прокричал мне вслед Макс.
— Конечно! — ответил я.
Я бегом преодолел пять пролетов скрипящих ступенек и влетел в нашу темную квартиру. Вся она была наполнена великолепными запахами с кухни.
— Ужин готов, мама? — прокричал я, швыряя учебники в угол.
— Это ты, мой мальчик, мой милый?
— Да, мам. Я спросил, готов ли ужин.
— Ты разве спрашивал?
— Да, мам. Я спросил, готов ли ужин.
— Да, да, готов, но надо подождать, когда папа с твоим братом вернутся из синагоги и я зажгу субботние свечи.
— Я есть хочу, мам. Почему я должен ждать субботних свечей и папы?
— Потому что, если бы ты был таким же, как твои папа и брат, ты бы не попадал все время в неприятности и, может быть, не был бы все время таким голодным, и, возможно, иногда думал бы о синагоге. — Мама глубоко вздохнула.
— Я думаю о еде и о том, как заработаю денег. Огромное количество денег, мам. Миллион долларов.
— Миллион долларов? Ты такой глупенький, сыночек. Поверь мне, миллион долларов — это для миллионеров. Для бедных людей — синагога. А теперь, пожалуйста, не отвлекай меня. Мне надо закончить стирку, чтобы мы все смогли перед субботой выкупаться в лохани. И не забудь мне напомнить, чтобы я ополоснула тебе голову керосином.
— Мам, папа занял денег, чтобы заплатить за квартиру?
С кухни донесся глубокий вздох.
— Нет, сынок.
Я нашел «Робина Гуда», которого одолжил мне Макс, и начал его перечитывать. Я был страстным книгочеем и читал все, что попадало в мои руки.
Я слышал, как мама энергично трет белье в лохани. Постепенно комнату наполнили сумерки, читать стало трудно. Я зажег спичку и, взобравшись на стул, попытался открыть газ, но он не шел из рожка.
— Мама, у нас нет газа! — крикнул я.
Она тяжело вздохнула:
— Я его весь использовала на готовку и горячую воду для купания.
— Тогда дай мне двадцатипятицентовик для счетчика.
— Не могу, сынок.
— Почему, мам?
— Сегодня вечером у нас будут свечи.
