Я стащил платье с ее белых плечей и, разорвав лямки лифчика, зарылся лицом между твердыми круглыми грудями. Лимузин резко затормозил, и нас обоих бросило на пол. Дверь распахнулась, и в кабину заглянул взволнованный Джимми.
— Прекрати это ради Бога! — потребовал он. — Ты хочешь убить девчонку? Ты хочешь, чтобы, нас арестовали?
Долорес лежала в углу машины без сознания. Сквозь дымку, застилавшую мои глаза, я смотрел, как Джимми пытается привести ее в чувство. Немного погодя до меня дошло, что Долорес ранена. В отчаянии я склонился над ней. Я растирал ей руки, я кричал, называл по имени, затем начал легонько шлепать ее по щекам. Ее ресницы затрепетали, она широко открыла глаза и остановила на мне наполненный страхом взгляд.
— Как ты?! — закричал я. — Как ты себя чувствуешь, маленькая?
Я промокнул кровь с ее губ. Я нежно поцеловал ей руку. Она отдернула ее и крикнула:
— Ты — животное! Ты — зверь!
— Это правда, — ласково пробормотал я. — Мне ужасно жаль, прости меня, пожалуйста.
Автомобиль стоял на пустынной улице верхней части города. Долорес простонала:
— Выведите меня, мне плохо, я хочу подышать свежим воздухом.
Мы помогли ей выйти из машины и провели ее вверх и вниз по улице. Она походила на маленькую больную девочку. Задыхаясь, она произнесла:
— Мне плохо, ох, как мне плохо.
Затем ее вырвало. Джимми отпрыгнул в сторону. Я остался держать ее, и она уделала мне весь костюм. Мне было плевать, я притянул ее к себе поближе и вытер ее лицо. Она плакала, и тушь стекала по ее нежным щекам, оставляя черные подтеки. Она тихо проговорила:
— Пожалуйста, отвезите меня домой.
Я помог ей забраться в машину. Около бензоколонки я приказал Джимми остановить машину и отправил Долорес в женский туалет, чтобы она умылась. Долорес покорно ушла. Я отправился в мужской туалет и постарался отчистить свой костюм.
На обратной дороге я пытался вывести ее из состояния молчаливой подавленности. Я каялся и говорил только извиняющимся тоном, но все было бесполезно. Она сидела в своем углу, глядя в окно с горьким отрешенным видом. Я не знал, что надо сделать, чтобы улучшить положение. Никогда еще я не чувствовал себя таким несчастным и беспомощным.
— Во сколько ты уезжаешь? — спросил я.
— Вас это не касается, — холодно ответила она.
— Во сколько Джимми подъехать на лимузине, чтобы завтра отвезти вас с Мои на кладбище?
— Мы воспользуемся метро. Я не нуждаюсь в ваших услугах.
Остаток дороги она молчала, и даже выходя из машины у театра, не произнесла ни слова на прощание.
Я отдал Джимми вторую половину стодолларовой купюры.
— Благодарю, — сказал он. — А к девчонкам ты подходишь, как трущобная шваль, приятель.
Глава 20
Пожалуй, худшее, что я мог придумать, — это вернуться в свою квартиру. Я предавался жалости к самому себе. Я пил и крутил на патефоне блюзы и сентиментальные песни о разбитой любви. Я пил до тех пор, пока не уснул.
Я проснулся ранним утром следующего дня. Начиналось воскресенье, и первым делом я вспомнил о том, что Долорес должна сегодня уехать. В голове у меня пульсировало так, что казалось, будто кто-то загоняет в мозг сверло. Я был совершенно болен. Да, я был болен душой, болен от любви. И чувствовал себя ужасно одиноким. Я метался по комнате взад и вперед, стуча кулаком по ладони. Что со мной происходит? Во что я превращаю себя? Мне была необходима какая-нибудь разрядка. Но какая? Отправиться в вонючий Ист-Сайд и весь день проболтаться в комнате у Толстого Мои, в компании Макса, Простака и Косого? Да я просто сдохну от тоски. Ого, я, похоже, действительно серьезно заболел, если после стольких лет начинаю считать себя лучше их. Кто я, к черту, такой, чтобы заскучать в их компании? Просто мне необходимо какое-нибудь действие. Что-нибудь вроде тех наскоков с пальбой, которые мы устраивали в старые времена. Все стало гораздо скучнее с тех пор, как было создано Общество.
Я вышел на улицу и прогулялся по центру города, переходя от бара к бару. Затем попробовал отвлечься с помощью кино. Я сидел наверху, в ложе, курил сигару и думал о Долорес и ее поездке. Да, она уезжает именно туда, туда, где сняли эту картину. Она уезжает сегодня. Выведенный из себя мыслью об ее отъезде, я яростно швырнул горящую сигару на пол, засыпав искрами и пеплом сидящего по соседству парня. Он агрессивно полез на меня:
— Ты что, совсем свихнулся или как?
Я просто осатанел. Прежде чем он успел что-нибудь сообразить, я уже прижимал лезвие ножа к его животу и рычал ему в лицо:
— Ты что, ублюдок, хочешь заработать это в свое брюхо? Сядь на место, пока я не выпустил тебе кишки.
Он упал на сиденье. Я поспешил прочь, мысленно твердя самому себе: «Ты вонючая шпана, ты вонючая шпана, ты запугиваешь беззащитных людей, ты вонючая ист-сайдская шпана». Я завернул за угол и зашел в бар Марио. Марио почтительно поздоровался со мной. Я рявкнул на него, и он торопливо отошел в сторону. Бармен не захотел брать с меня плату. Он улыбнулся и сказал:
— Профессиональная вежливость, Башка. Ты ведь знаешь, что здесь не нужны твои деньги.
Я швырнул пятидолларовую купюру ему в лицо и заорал, брызгая слюной:
— А ну-ка, ты, ублюдок, давай быстро оприходуй!
Испуганно глядя на меня, он схватил пятерку и засунул ее в кассу. Вдохновленный моим мерзким поведением, ко мне, пошатываясь, подошел прилично одетый, крепко поддатый мужик.
— Эй, ты что, очень крутой парень, да? — спросил он. Он застал меня врасплох. Уж больно быстро он перешел к делу, сделав ложное движение левой и вломив мне хороший удар по челюсти правой. Я отшатнулся и едва не потерял равновесие. На стойке бара стояла открытая бутылка виски, которой я и заехал пьяному по физиономии. Подвывая от боли, он отступил в мужской туалет, а я, швырнув ему вслед разбитую бутылку, выскочил из бара.
Я был залит виски, и люди брезгливо уступали мне дорогу. Какой-то пацан крикнул мне вслед:
— Эй, мистер, от тебя воняет, как от пивного бара и пивоварни вместе взятых!
Ноги или сердце вели меня? Прежде чем мне это стало ясно, я уже стучал кулаком по мраморной стоике справочного бюро вокзала Грэнд-Сентрал.
— Когда ближайший поезд на Голливуд? — завопил я. У меня появилась безумная идея сесть в поезд и отправиться туда.
— Через тридцать пять минут, — ответила испуганная девушка.
— Какой путь? — пролаял я. Она сказала. Я вышел взглянуть. Прямо впереди меня в сопровождении двух нагруженных багажом носильщиков в красных кепи шли, держась за руки, Долорес и какой-то мужчина. Это чуть не стало причиной моего конца. Весь мир вдруг обрушился на меня. Не помню, как я добрался до отеля. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на своей кровати в верхней одежде и в ботинках. Рядом на стуле стояла литровая бутылка виски. Я был жалким, несчастным человеком. Мой мир рухнул, а с ним рухнуло все, чем я мог еще дорожить. Я был полон терзаний. Теперь я все понимал как надо. Я был швалью, ист-сайдской швалью. На меня снова накатил приступ жалости к самому себе, и я жадно припал к бутылке с виски.
Через некоторое время я выпил уже столько, что впал в прострацию и пришел в себя только много часов спустя. Можно было заранее предположить, что виски только усилит мою страсть к Долорес и мою опустошенность. Я вновь попытался оказать сопротивление своей страсти. К чему эти страдания? Неужто я не смогу отшвырнуть ее прочь? Я, крутой — круче некуда, Башка, ист-сайдский громила, буду вести себя как больной от любви школьник? Лучшее противоядие — другая женщина. Да, надо подцепить какую-нибудь симпатичную куколку и забыть об этой суке Долорес.
Я принял ванну, тщательно оделся и вышел на улицу Бродвей был залит светом ночных огней; на нем находился целый миллион прекрасных женщин, и многие призывно мне улыбались, но ни одна из них не
