отношения, этот диалог услышал. Прихожу на следующий день уже во время тренировки. После ее окончания подходит вся команда — от капитана Бирюкова до молодого Саленко. «У нас к тебе вопрос, Наумыч. Матросов на самом деле сказал, что ты в ЕГО команде больше не работаешь?» — «Какое вам дело?» — «Мы разберемся, какое. Было или нет?» — «Ну, в принципе, было». Они — сразу к Пал Федорычу. А он это так воспринял, что они не сами пришли, а я их направил. Я же, наоборот, говорил им: «Не ходите никуда». Бесполезно: у них внутри все кипело.
А Садырину вообще не до того было. У него тогда Галя, его первая жена (она вскоре умерла от рака. — Прим. И. Р.) тяжело болела, он торопился, чтобы поехать лекарства ей покупать. А тут пришлось остаться и выслушать, хотя мыслями он был далеко. В ярости идет ко мне: «Опять снять меня хочешь?!» Потом разобрались, что к чему.
Та ситуация, как я потом узнал, стала одним из поводов для написания письма. Конечно, это был один из многих моментов, не более. У ребят было немало своих претензий. Каких — точно не знаю, старался с ними на эти темы не говорить. Я считаю, что никакого участия в отставке Пал Федорыча не принимал. От меня, во всяком случае, ничего не шло. Какой мне был смысл?
А письмо написал Коля Воробьев, который сейчас в «Зените» работает. Изложил все причины, почему команда не хочет работать с Садыриным, и ребята расписались.
Шейнин оказался единственным, кто вслух назвал имя автора письма. С кем бы из участников тех событий я ни говорил — никто «не помнил». А может, действительно не помнили. В конце концов, разве так важно, кто составлял текст, если подписала его вся команда?
А еще ценность рассказа бывшего администратора «Зенита» заключается в небольшой ремарке о том, чем была занята в то время голова Садырина. Уходом за тяжело больной женой.
Очень часто мы, репортеры, делаем выводы о каких-то футбольных и околофутбольных поступках людей, не имея ни малейшего представления о том, что происходит в их личной жизни. И, наверное, это правильно, поскольку, во-первых, далеко не каждый выставит их напоказ, а во-вторых, задача журналистов солидных изданий — беспристрастно оценивать то, что происходит на поле, а не за дверями квартир.
Но порой именно знание того, что происходит в частной жизни человека, способно дать нам понимание каких-то событий и в жизни профессиональной. Очевидно, что нервы у Садырина тогда были на пределе, и ему даже не требовалось особого повода для взрыва.
Садырин — мужественный человек, он никогда не любил никому плакаться в жилетку. Тот же смертельный для себя сезон 2001 года он доработал почти до конца, ни разу не обмолвившись на публике о своей болезни (о которой, впрочем, так все были в курсе). Уверен, что о недуге его первой жены знали считанные люди. Но когда человек, тем более такой ярко выраженный экстраверт, как Павел Федорович, держит подобное горе внутри себя, на его нервы это действует самым го губным образом. И рикошетом бьет по команде.
* * * Завеса тайны, которой был покрыт процесс создания того письма, несколько приподнимается благодаря Мельникову, уж завершившему к тому моменту карьеру игрока:
— Удивительно: прошло столько времени, а все ребята по-прежнему молчат. Я уже не играл в «Зените», и мы только по слухам можем догадаться, кто какое участие принимал этом процессе. Помню, трансляцию того заседания спорткомитета смотрел по телевизору — выступали Садырин, футболисты. А потом это письмо зачитывалось. Написано оно было на имя Попова, председателя спорткомитета Ленинграда. Говорилось в нем о том, что команда под руководства Садырина играть не будет. С тех пор прошло больше 20 лет но как только разговор заходит на эту тему, все ребята умолкают. И Воробьев, и Бирюков, и Желудков, и Дмитриев — а уж Серега-то любит поболтать.
Дмитриев:
— Кто писал — не помню. Помню только, что все шло сверху, от спорткомитета. Я тогда вообще травму мениска получили уезжал в Москву на операцию. Но мне там сказали какой-то бред — что у них в больнице проветривание и приезжать нужно в августе. Вернулся в Питер — а там как раз шла вся эта заваруха. Пришли ко мне, сказали, что уже вся команда подписала. Я и подмахнул. А через два дня приехал домой к Садырину и извинился. Посидели у него, попили чай. Он сказал, что все понимает и претензий не имеет. И потом я пошел к нему в ЦСКА…
Давыдов:
— Лет 15 уже на эту тему ни с кем не разговаривал. Поэтому деталей не помню. Почему подписал? Может быть, сработало стадное чувство. В те времена трудно было принять какое-то индивидуальное решение, если вся команда хотела чего-то одного. Хотя, наверное, многим из нас в тот момент было неловко.
Став тренером, конечно, жалею, что мы на это пойти. Сейчас футболисты более грамотные, понимают, что нельзя влезать ни в политику клуба, ни в финансирование, и с тренерами нужно вести себя иначе. И когда, скажем, в «Барселоне» ван Гал поссорился с Роналдо, звездный форвард не хотел играть там, куда его ставил тренер, и пытался через руководство ван Гала убрать — убирали как раз Роналдо. И это правильно, потому что иначе был бы полный хаос. Но мы играли в другое время — и были такими, какими были.
— С Садыриным общались потом?
— Общались. И все было нормально. На первых порах он, наверное, сильно на команду обиделся, как сделал бы на его месте каждый. Но потом он со всеми ребятами встречался, разговаривал. Наверное, потому что все проанализировал и понял, что в чем-то и сам был не прав. Нет, он в этом не признавался, но по нему это было видно. Когда человек после такого нормально с тобой разговаривает, когда у него открытый взгляд — ты видишь, что он не лукавит. Если бы он по-прежнему держал на нас обиду, до конца скрыть этого было бы невозможно — тем более такому прямому человеку, как Пал Федорыч.
* * * Чтобы до конца понять, какой, извините, бардак творился в те летние дни 1987 года в «Зените», дослушаем до конца рассказ Шейнина. Кстати, совершенно не собираюсь утверждать, что его версия — истина в последней инстанции, тем более что многие считают директора школы «Зенит» личностью неоднозначной. И в данном случае Матросов или еще кто-то могли бы представить совершенно другую картину тех событий.
Но мне не кажется принципиальным восстанавливать подробнейшую хронику взаимоотношений обслуживающего персонала команды. Не будучи участником или свидетелем событий, все равно до конца не разберешься, кто из них был прав, а кто виноват. А рассказ этот нужен для того, чтобы стало понятно: «Зениту» тогда было совсем не до футбола.
Шейнин:
— Комиссия от ЛОМО приехала в Москву, где мы с «Торпедо» играли. В гостиницу «Россия» прибыл Станислав Львов, председатель профкома завода. Были еще секретарь парткома, представитель спорткомитета Виктор Спиридонов. Беседовали с игроками, потом заходят ко мне. Спиридонов говорит: «Мы посоветовались, приняли решение. С вами невозможно работать». — «Я все понял». — «Нет, не поняли. С вами невозможно работать, потому что вы пашете. А Матросов и компания бездельничают. Поэтому вы в команде остаетесь а этих людей мы убираем».
Они и убрали Лохова с Матросовым. С Лоховым, кстати, мы до сих пор вместе в школе «Зенит» работаем. А почему нет? Нормальный тренер. Для меня главное, чтобы дело делалось.
С Садыриным мы уже через много лет отношения восстановили. Каждую годовщину августовского путча в Питере проводился турнир. Ветераны играли, правительство города. Там и встретились. Пал Федорыч увидел меня и говорит: «Давно хотел тебе сказать, что можно было много хороших дел сделать». Он вообще колоритный человек был, с юмором. Много фирменных фразу него было. К примеру: «Я — категорически за!» Просто очень доверчивый был. И жизнь его за это била.
И вот — рядовое заседание спорткомитета Ленинграда. Экстраординарным его делало только то, что итоги первого круга, которые должны были обсуждаться, стали для «Зенита» неутешительными: недавний чемпион СССР шел на предпоследнем месте. Ни о какой «бомбе» никто и ведать не ведал, иначе не стала бы
