Казаки кинулись ко мне. Они были страшно возбуждены против меня. Раздавались голоса о моем аресте, о том, что я предал их, дав возможность бежать Керенскому.
Но тут произошло новое событие, которое совершенно все перевернуло. К Гатчинскому дворцу в стройном порядке, сверкая штыками, подходила густая колонна солдат. Она тянулась далеко по дороге, идущей к Петрограду. Люди были отлично одеты, на всех взводах, сверкая погонами, шли офицеры. Это шел л. — гв. Финляндский полк. Он стал выстраиваться в резервную колонну против дворца. Казаки оставили меня и разбежались куда попало. Я остался один. Офицеры штаба находились все вместе в соседней комнате.
В мою комнату вошло человек двадцать вооруженных финляндцев.
— Господин генерал, — сказал мне один из них. — Финляндский полк требует, чтобы вы вышли к нему на площадь.
— Как смеете вы, — закричал я что было силы на них, — требовать меня, корпусного командира! Вон отсюда, чтобы и духу вашего не было.
И к моему удивлению, солдаты стали пятиться и, толкая друг друга, выбежали из моей комнаты. Прошло минут десять в грозной томительной тишине. В мою комнату постучали.
— Можно войти? — послышался голос.
— Войдите, — отвечал я, готовый на все.
Вошел элегантно одетый капитан Финляндского полка, видимо кадровый офицер.
— Господин генерал, — сказал он, — честь имею представиться: командующий л.?гв. Финляндским полком. Я должен извиниться перед вами. Мои люди без меня позволили себе самочинно ворваться к вам. Где разрешите стать полку на ночлег? Люди сильно устали. Они походом шли из Петрограда.
Что сей сон обозначает, подумал я, уж не помощь ли это пришла к нам?
— Становитесь в Кирасирских казармах, — любезно сказал я.
— Слушаюсь. Будет исполнено. Повернулся крутом и вышел.
Я пошел взглянуть, что происходит. Неужели действительно помощь? Но за финляндцами шли матросы, за матросами Красная гвардия. В окнах, сколько было видно, все было черно от черных шинелей матросов и пальто Красной гвардии. Тысяч двадцать народа заполнило Гатчино, и в их темной массе совершенно растворились казаки.
Таково было большевистское перемирие.
И вот в эту?то пору ко мне пришел Лаврухин и сказал, что 9–й полк просит меня выйти и объяснить ему, как бежал Керенский.
Я пошел. Казаки 9–го полка были построены в резервную колонну при винтовках, пешком. Их окружала густая толпа солдат, матросов, красногвардейцев и любопытных жителей Гатчины. Я протолкался через них и, подходя к полку, обычным голосом крикнул, как кричал им и в 1914–м и 1915 году на полях настоящей войны:
— Здорово, молодцы станичники! Привычка взяла свое.
Громовой ответ: «Здравия желаем, господин генерал!» — раздался из рядов полка.
Положение было спасено.
Я глубоко вошел в ряды полка, стал среди казаков.
— Да, — сказал я, — Керенский бежал. И это к нашему счастью. Как охраняли бы мы его теперь, когда мы окружены врагами?
— Мы бы его выдали, — глухо пронеслось по рядам.
— А Ленина вы получили? Вы бы выдали его, чтобы позором покрыть свое имя, чтобы про вас говорили, что вы предатели. Хорошо? А?
Казаки молчали
— Я знаю, что я делаю. Я вас привел сюда, и я вас отсюда выведу. Поняли это? Верьте мне и вы не погибнете, а будете на Дону.
И я спокойно, в гробовой тишине притихшего полка вышел из его рядов. Когда я проходил через толпу, я слышал, как там говорили: «Керенский бежал». И одни говорили это со вздохом радости, другие со вздохом разочарования.
* * *
Во дворце творилось черт знает что. Матросы, красногвардейцы и солдаты шатались по комнатам, тащили ковры, подушки, матрацы. Казаки сбились в кучу в коридоре и притихли, за ними в двух комнатах были офицеры. Начальник Уссурийской дивизии со штабом и комитетом под суматоху сел на лошадь и уехал из Гатчины.
Уже в сумерках ко мне вбежал какой?то штатский с жидкой бородкой и типичным еврейским лицом. За ним неотступно следовал маленький казак 10–го Донского полка с винтовкой больше его роста в руках и один из адъютантов Керенского.
— Генерал, — сказал, останавливаясь против стола, за которым я сидел, штатский, — прикажите этому казаку отстать от нас.
— А вы кто такие? — спросил я.
Штатский стал в картинную позу и гордо кинул мне:
— Я — Троцкий.
Я внимательно посмотрел на него.
— Ну же! Генерал! — крикнул он мне. — Я — Троцкий.
— То есть Бронштейн, — сказал я. — В чем дело?
— Ваше превосходительство, — закричал маленький казак, — да как же это можно? Я поставлен стеречь господина офицера, чтобы он не убег, вдруг приходит этот еврейчик и говорит ему: «Я Троцкий, идите за мной». Офицер пошел. Я часовой, я за ним. Я его не пущу без разводящего.
— Ах, как это глупо, — морщась, сказал Троцкий и вышел, сопровождаемый адъютантом Керенского и уцепившимся в его рукав маленьким, но бойким казачишкой.
— Какая великолепная сцена для моего будущего романа! — сказал я толпившимся у дверей офицерам.
Но было не до романа. Было ясно, что перемирие полетело к черту и все погибло. Мы в плену у большевиков. Однако эксцессов почти не было. Кое–где матросы задевали офицеров, но сейчас же являлся Дыбенко или юный и юркий Рошаль и разгонял матросов.
— Товарищи, — говорил Рошаль офицерам, — с ними надо умеючи. В морду их! В морду!
И он тыкал в морды улыбающимся красногвардейцам.
Я присматривался к этим новым войскам. Дикою разбойничьею вольницею, смешанною с современною разнузданною хулиганщиною несло от них. Шарят повсюду, крадут что попало. У одного из наших штабных офицеров украли револьвер, у другого сумку, но если их поймают с поличным, то отдают и смеются: «Товарищ, не клади плохо! Я отдал, а другой не отдаст». Разоружили одну сотню 10–го Донского казачьего полка, я пошел с комитетом объясняться с Дыбенко. Как же это, мол, так — по перемирию оружие остается у нас; оружие вернули, но не преминули слизнуть какое?то тряпье. Шутки грубые, голоса хриплые. То и дело в комнату, где ютились офицеры, заглядывали вооруженные матросы.
— А, буржуи, — говорили они, — ну, погодите, скоро мы всех вас передушим.
И это уже не шутка, это действительная угроза. Офицеры 3–го конного корпуса входили на ту Голгофу страданий, которую пройти пришлось всему офицерству и которая
