две или несколько жилых комнат (Археология СССР, с. 143). Как предполагают исследователи, это были дома зажиточных горожан (Раппопорт, 1975, с. 142–143). Определить более точно социальное положение владельца дома по большей части невозможно, поскольку археологическая наука не разработала еще критериев, которые позволили бы различать, например, дома купцов и феодалов. Лишь в редких случаях, на которых мы еще остановимся, это возможно сделать по находкам особенно характерных вещей или берестяных грамот. Можно лишь выделить дома более состоятельных ремесленников.
К XII–XIII вв. относятся двухкамерные полуземлянки, открытые в Киеве, Белгороде, Гбродске. Это были большие дома, шириной как обычные, но большей длины (до 7–8 м), разделенные перегородкой на две примерно равные части. Печь имелась только в одной из комнат. Это, по-видимому, начальная стадия усложнения жилища – простое деление его. Прослеживаются и пути дальнейшего развития дома в многокомнатный: пристройка специальной третьей небольшой комнаты, в которой ставили печь, или деление дома на три части, причем печь находилась в средней (Киев). Но лучше выделяются двухкамерные и многокамерные дома в срубном наземном жилище. П. А. Раппопорт справедливо предполагает, что и в районах, где большинство или даже все однокамерные дома были полуземлянками, люди побогаче строили себе срубные наземные дома (Раппопорт, 1975, с. 143), т. е. что для зажиточных горожан вообще было характерно наземное срубное жилище. Сама конструкция срубного дома обычно четко обозначает и его камерность, что не всегда можно заметить в жилище полуземляночном. Уже в X в. в городах появляются так называемые пятистенки – цельнорубленные двухкамерные дома, у которых удлиненный сруб сразу при постройке снабжался пятой стеной, врубленной поперек. При рубке «в обло» (а в рассматриваемый нами период применялась только такая) концы бревен этой пятой стены выступали наружу. Древнейшие пятистенки X в. обнаружены в Новгороде (Засурцев, 1963, с. 55, 63, 68) и Пскове (Раппопорт, 1975, с. 143). В XI в. число их увеличивается. Пятистенки этого времени, кроме Новгорода, в XII – XIII вв. открыты также в Белоозере и в Гродно. Пятая стена в большинстве случаев делила дом не ровно пополам, а на две неравные части, причем печь стояла обычно в большей, а вход был через меньшую (Раппопорт, 1975, с. 143).
В XII–XIII вв. были в городе уже и трехкамерные дома – две избы или изба и клеть – срубы, соединенные постройкой более легкой конструкции. Мы не будем здесь останавливаться на проблеме развития русского городского жилища в целом, которое, на наш взгляд, не может быть представлено просто как постепенное увеличение числа помещений (одно – два – три). Этот важный вопрос удобнее решать на более поздних материалах, сохранивших древние названия частей жилища. Отметим лишь, что трехкамерные срубные наземные дома в рассматриваемый период были редки. Они известны в основном по новгородским раскопкам. Но дома феодальной знати были в ту пору уже многокомнатными. Древнейшая русская летопись упоминает в составе боярских и княжеских дворцов, кроме избы или истопки, также палаты (видимо, приемные помещения), терем, сени, ложницу или одрину – спальню, медушу – нечто вроде винного погреба (ПВЛ I, 24, 40, 74; ПСРЛ I, 8, 398; II, 128, 369).
Некоторые из этих названий говорят и о высотности дома. Так, сени в то время не прихожая, как мы привыкли думать, а парадная терраса, расположенная на втором этаже. Обычно сени поддерживались столбами и снабжались красивыми деревянными решетками. Именно о таких сенях поется в старинной песне: «Ах, вы, сени мои, сени, сени новые мои, сени новые, кленовые, решетчатые!» (Розанов, 1944, с. 48). Понятно, что именно с высокого места выпускает молодая женщина сокола, чтобы тот летел на родимую сторонку. Былина «Соловей Будимирович» рассказывает, как князь дал герою задачу построить в одну ночь дворец и к утру уже стояли «три терема златоверховаты, да трои сени косящатыя, да трои сени решетчатыя» (КД 1977, с. 12). Древнейшая летопись содержит повествование о некоем варяге-христианине, жившем в Киеве в конце X в. В 983 г. его сыну выпал жребий быть принесенным в жертву языческим богам. Варяг, конечно, не выдал сына. Разъяренные киевляне «поидоша на нь и розъяша двор около его. Он же стояше на сенях с сыном своим… и посекоша сени под има и тако побиша я» (ПВЛ I, с. 58). Из этих кратких строк видно, что высокий дом стоял в глубине двора, окруженного забором, который нападающие проломили, что сени, где стояли хозяева, видимо, подпирали столбы, которые были подсечены. Миниатюра Радзивилловской летописи изображает двухэтажное здание с опирающейся на столбы террасой, перекрытой арками (рис. 2, 1). Это и есть сени, на которых стоят варяги. Внизу люди подсекают столбы топорами.
Ю. П. Спегальский предполагает, что сени были отдельной постройкой (Спегальский, 1972, с. 239). Но другой летописный текст говорит, что сени тесно примыкали к дворцу, и лестница снизу на сени вела и во внутренние помещения дворца. Ведь под лестницей сеней своего дворца был в 1174 г. убит Андрей Бого- любский (Воронин, 1961, с. 201-261). Заговорщики ночью «пришед ко двору княжю, избиша сторожи дворные и пришед к сеням, силою двери выломиша, и пришедше к ложници его» (НСРЛ II, с. 369). Они спустились в медушу выпить для храбрости, потом ворвались в ложницу, где безоружный князь оказал им такое сопротивление, что они бежали, унося замертво одного из своих. Князь тем временем, пытаясь спастись, спустился с лестницы под сени. В этом драматическом повествовании княжеский дворец предстает как здание, по крайней мере, в два этажа, стоящее внутри укрепленного, охраняемого двора. Интересно, что лестница, ведущая на сени, не наружная, как было принято делать в домах до конца XVII в., а внутри каменной башни, как в церквах; известны такие лестницы в Софийских соборах – киевском и новгородском. Сени находились на втором этаже; в этом парадном помещении было много разного добра, по-видимому, драгоценной утвари и украшений (Воронин, 1961, с. 247). Где-то недалеко от сеней была и княжеская спальня, а погреб (медуша) помещался либо в первом цокольном этаже, либо в подвале. К сожалению, от великолепного ансамбля дворца Андрея Боголюбского, построенного в 1158–1165 гг. и разрушенного либо в 1174, либо уже во время монголо-татарского нашествия в 1237–1238 гг., осталось очень мало (Воронин, 1961, с. 261). Восстановленная Н. Н. Ворониным часть его представляет собой фактически только дворцовую церковь, переходы к ней и две башни-терема, увенчанные шатровыми кровлями. Н. Н. Воронин предполагает, что и несохранившиеся помещения (в том числе сени и ложница) также были каменными. Однако нельзя исключить и возможности сочетания каменных и деревянных помещений. Последние предпочитали для жилья еще и в XIX в., поскольку при относительно несовершенном отоплении (особенно в эпоху средневековья) в каменных комнатах нельзя было избавиться от сырости, а комнаты, рубленные из хвойного леса, были, как уже сказано, несравненно гигиеничнее и суше.
Мы помним, что Соловей Будимирович построил для князя не только сени, но и терема. Терем, по- видимому, был непременной частью дворца феодала. Он завершал ансамбль, составляя его третий (или второй) этаж, и шатровая (по большей части) кровля терема была видна издалека. Термин «златоверхий», применявшийся к терему издавна, подчеркивал нарядность этой кровли. Впрочем, терем и в самом деле мог быть покрыт, например, медными листами, дававшими иллюзию золота. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей первое мщение княгини Ольги древлянам (945 г.), Ольга глядит на древлян из окна терема – высокой (может быть, на столбах) постройки с островерхой (вероятно, шатровой) кровлей (РЛ, л. 28 об.). К тому же X в. относится найденная в Новгороде деревянная модель терема. Терем тоже с шатровой кровлей и тоже на каком-то арочном основании (Рис. 2, 2–3). Кроме высокого (двух-трехэтажного) основного здания дворца с сенями, теремом, разного рода навесами и кровельками, на дворе крупного феодала были, конечно, и хозяйственные постройки (клети, поварни, конюшни и пр.), и избы для челяди и приближенных. У князей на дворе стояла и церковь. Это был как бы небольшой городок внутри города, окруженный крепким частоколом, у князей – валом и рвом, а той каменной стеной. Нужно отметить, что среди дворовых строений южнорусских городов, скорее всего, не было бани. Мылись феодалы и их приближенные, как и все население лесостепной полосы, в домашней печи. На миниатюре Радзивилловской летописи, иллюстрирующей второе мщение Ольги древлянам, изображена именно изба (может быть, полуземлянка с деревянной обшивкой, двускатной кровлей и глинобитной печью), что соответствует тексту, сообщающему, что древлянским послам было предложено помыться. Для них «пережьгоша истопку и влезоша древляне нача ся мыти; и запроша о них истопку и повелеша зажечи я от дверий ту изгореша вси» (ПВЛ I, с. 41).
Ансамбль княжеского дворца, обычно расположенного на высоком месте в центре, играл большую роль в создании архитектурного облика города. Венцом такой архитектуры в рассматриваемый нами период был упомянутый уже белокаменный замок Андрея Боголюбского – один из лучших образцов владимирского зодчества, близкий и к господствовавшему тогда в Европе романскому стилю.
В южнорусских княжеских городах Киеве, Чернигове, Переяс-лавле, Смоленске, Полоцке, Гродно, Звенигороде и Холме раскопками открыты также остатки кирпичных дворцовых построек XIII в., к сожалению не позволяющие представить себе ни плана зданий в целом, ни их архитектурного облика
