церковь объявила его «святым». «Если даже тебе придется умереть, то лучше умри, а друга не выдай!» – говорилось в одной тверской рукописи того времени. Эта идея вложена и в украшение княжеского оружия, предназначавшегося, вероятно, не столько для самой охоты, сколько для парадных церемоний. Каждый, кто видел рогатину, вспоминал и о подвиге предка ее владельца. Может быть, все же рогатина послужила князю и в его охотничьих забавах.
Но как попала она в Москву? Не вместе ли со всей казной тверских князей, когда Тверь была присоединена к Москве (в 1485 году)? Это, пожалуй, маловероятно. Последний тверской князь Михаил Борисович бежал тогда в Литву и, конечно, захватил казну с собою. А может быть, и совсем иначе. Ведь Борис Александрович мог подарить своему малолетнему зятю по случаю свадьбы свою драгоценную рогатину в знак того, что Иван теперь взрослый мужчина и может не только жениться, но и охотиться, если захочет, на медведя. Конечно, мальчику такой подарок был приятен вдвойне.
А когда князь стал взрослым, то, видимо, оценил и художественную работу мастера. Да и потомки его ценили. Иначе не хранили бы рогатину так бережно в Оружейной палате Московского Кремля.
ПЕЧАТЬ ИВАНА КОРОВЫ
Раннее утро в дачном поселке Луцино под Звенигородом. Высокий берег Москвы-реки.
Сосны. Тишина.
Яркие лучи солнца врываются в окно коттеджа.
Комната заставлена книгами. За рабочим столом уже сидит худощавый пожилой человек с живыми, внимательными глазами. Это академик Степан Борисович Веселовский. Сквозь большую лупу он рассматривает лежащий перед ним маленький предмет. Кусочек кости величиной в ноготь мизинца снабжен сверху миниатюрным ушком. Сквозь увеличительное стекло видна вырезанная в центре овального щитка фигурка человека, держащего в левой руке копье, в правой – щит. Конечно, при увеличении, под косым светом солнечных лучей, копье похоже на спичку, а круглый щит – на жирную запятую. Кругом какие-то буквы странных очертаний, так что мы и прочесть сначала не смогли бы. Но, если читать не так, как мы привыкли, – слева направо, а наоборот – справа налево, начиная от буквы, стоящей над головой человечка, надпись получает определенный смысл: «ПЕЧАТЬИВАНАКАРОВИ». Теперь уже легко разделить их на слова: «ПЕЧАТЬ ИВАНА КАРОВИ».
– Такая маленькая! – говорит Степан Борисович. – Как же вы ее нашли в такой массе земли, как углядели?
В самом деле, как мы ее углядели?
Вспоминаются шум и суета большой стройки далеко отсюда, тоже на берегу Москвы-реки, но в самом центре Москвы, в Зарядье, близ Красной площади. Мощные экскаваторы рыли котлован для фундамента. Но по договоренности с археологами они сняли только верхние слои земли, а нижние, более древние, раскапывали вручную. Сначала работали обыкновенными лопатами, но потом, когда на глубине трех с лишним метров встретился мощный слой угля и золы, стали действовать саперными лопатками, ножичками и кисточками. Вот удалось расчистить два частокола, идущие параллельно с севера на юг на расстоянии двух метров друг от друга. Между ними – остатки колодца. Ha всем следы сильного пожара, уничтожившего постройки. Уцелели только те их части, которые тогда были в земле. Частоколы подходили к улице, Великой улице, про которую вы уже читали. Они отгораживали друг от друга две усадьбы. Та, что была западнее, ближе к Кремлю, носила явные следы отчаянной борьбы людей с огнем. По всей ее площади попадались остатки огромных бревен, длиной метров по шести, толщиной до полуметра. Они лежали в беспорядке. Видимо, горел какой-то большой дом, и его растащили буквально по бревнышку (хороши были «бревнышки» – не в обхват!), пытаясь остановить свирепый огонь и спасти хотя бы соседние дома. Но в глубине усадьбы, далеко от улицы, за домом сохранилась часть небольшого строеньица, на сооружение которого явно в свое время пошли отходы от постройки большого дома. В сруб попали и огромные бревна и тонкие жерди. Из жердей (а не из досок, как обычно в северных русских домах) настлали и пол, как будто нарочно, чтобы могла стекать вода. Больше половины маленького помещения занимала большая глинобитная печь, от которой, конечно, нашли лишь остатки. Земля перед срубом тоже была выстлана жердями. Здесь уцелели и обугленное днище бочки и часть полусгоревшего деревянного желоба. Впрочем, и пол и самый сруб были тоже сильно обуглены, как и все вокруг. Это была баня, или, как тогда говорили москвичи, «мыльня» с предбанником.
Когда могли сгореть все эти строения? Приблизительно мы определили это еще задолго до расчистки бани, когда, постепенно опускаясь, дошли до слоя пожара. Дело в том, что в нем совсем не попадалось обломков ни блестящей, ни матовой черной глиняной посуды, какая распространилась в Москве в начале и особенно в середине XVI века, когда московский престол занимали Василий III и Иван IV. Можно было предположить, что раскопки уже прошли горизонты земли, отложившиеся в XVI веке, и слой, оставшийся от большого пожара, относится ко второй половине XV века. Но пока не было найдено ни одной вещи, которая могла помочь определить время точнее. Хорошо бы, например, найти монету с надписью «князь великий Иван Васильевич и господарь всея Руси» – монету Ивана III!
Узнать точнее, когда произошел этот огромный пожар, все же удалось. Дело в том, что о таких бедствиях писали современники. На страницах московской летописи XV века мы прочли: «Того же лета 6976 маиа в 23 день в 2 часа нощи загореся посад на Москве у Николы Мокрово, и много дворов бесчислено згоре. Горело вверх по рву за Богоявленскую улицю, а от Богоявлениа улицею мимо Весяковых двор по Иван святы на пять улиць, а от Иоанна святого на подол по Васильевской луг, да на Большую улицю на Вострой конець, и по самую реку да по Кузьму Демиана на Вострой конець. Истомно же тогда было и нутрь городу, понеже бо ветрено было и вихор мног, но бог сохрани его».
Осторожно, разминая каждый комок земли руками, обметая кистью сохранившиеся части деревянных конструкций и глинобитной печи, расчищали археологи участок за участком древнего пола. Попадались все больше черепки разбитых сосудов, остатки обгоревшей до неузнаваемости деревянной утвари, обломки костей. Но вот за печкой, под комьями осыпавшейся глины, нашли маленькую косточку необычно правильной формы. Осторожно промыли ее водой и на обратной стороне небольшого овального щитка увидели фигурку, окруженную непонятными с первого взгляда знаками. Но это были не магические знаки и не письмена какого-то неизвестного нам еще народа. Тайна их раскрылась сразу, как только находку отразили в зеркале. Зеркальце нашлось, к всеобщему удивлению, не у молодых девушек-студенток, а у пожилого рабочего Николая Михайловича.
– А что удивительного? Думаете, я уже должен замухрышкой ходить, коли года вышли? – усмехнулся он, подавая нетерпеливой молодежи «волшебное стекло».
И сейчас же все легко прочли надпись: «Печать Ивана Карови». А прочтя, уже удивлялись, как с самого начала не догадались читать надпись «наоборот».
«Должно быть, никогда не писали люди грамотно, – подумаете вы. – Вот и «корову» через «а» написали». Но эта ошибка не так проста, как кажется. Не надо забывать, что вещь найдена в Москве, где еще до наших дней сохранился «акающий» говор. И совсем недавно «акающих» москвичей поддразнивали: «С Масквы, с пасада, с Аващнова ряда!» Вырезал на кости эту печать, наверное, москвич. И под его резцом
