– Но, товарищ капитан…
– Лейтенант Рабичев, кругом марш!
И я вышел из блиндажа начальника связи и верхом добрался до деревни, где в тылу временно был расквартирован мой взвод…
В состоянии полного обалдения рассказал я своим сержантам и солдатам о невыполнимом этом приказе. К удивлению моему, волнение и тоска, охватившие меня, не только никакого впечатления на них не произвели, но, наоборот, невероятно развеселили их.
– Лейтенант, доставайте телефонные аппараты, кабель через два часа будет!
– Откуда? Где вы его возьмете?
– Лейтенант, б…, все так делают, это же обычная история, в ста метрах от нас проходит дивизионная линия, вдоль шоссе протянуты линии нескольких десятков армейских соединений. Срежем по полтора-два километра каждой, направляйте человек пять в тыл, там целая сеть линий второго эшелона, там можно по три-четыре километра срезать. До утра никто не спохватится, а мы за это время выполним свою задачу.
– Это что, вы предлагаете разрушить всю систему армейской связи? На преступление не пойду, какие еще есть выходы?
Сержанты мои матерятся и скисают.
– Есть еще выход, – говорит радист Хабибуллин, – но он опасный: вдоль и поперек нейтральной полосы имеются и наши, и немецкие бездействующие линии. Но полоса узкая, фрицы стреляют, заметят, так и пулеметы и минометы заработают, назад можно не вернуться.
– В шесть утра пойдем на нейтральную полосу, я иду, кто со мной?
Мрачные лица. Никому не хочется попадать под минометный, автоматный, пулеметный обстрел. Смотрю на самого интеллигентного своего старшего сержанта Чистякова.
– Пойдешь?
– Если прикажете, пойду, но, если немцы нас заметят и начнут стрелять, вернусь.
– Я тоже пойду, – говорит Кабир Талибович Хабибуллин.
Итак, я, Чистяков, Хабибуллин, мой ординарец Гришечкин.
Все.
В шесть утра, по согласованию с пехотинцами переднего края, выползаем на нейтральную полосу. По- пластунски, вжимаясь в землю, обливаясь потом, ползем, наматываем на катушки метров триста кабеля.
Мы отползли от наших пехотинцев уже метров на сто, когда немцы нас заметили.
Заработали немецкие минометы. Чистяков схватил меня за рукав.
– Назад! – кричит он охрипшим от волнения голосом.
– А кабель?
– Ты спятил с ума, лейтенант, немедленно назад. Смотрю на испуганные глаза Гришечкина, и мне самому становится страшно.
К счастью, пехотинцы с наблюдательного поста связались с нашими артиллеристами, и те открывают шквальный огонь по немецким окопам.
Грязные, с трехстами метрами кабеля, доползаем мы до нашего переднего края, задыхаясь, переваливаемся через бруствер и падаем на дно окопа. Слава богу – живые. Все матерятся и расстроены. Чистяков с ненавистью смотрит на меня. Через полтора часа я приказываю Корнилову срезать линии соседей, а сам направляюсь на дивизионный узел связи и знакомлюсь с его начальником – братом знаменитого композитора, старшим лейтенантом Покрассом.
Мы выясняем, кто где живет в Москве. Я рассказываю ему об Осипе Брике, а он наизусть прочитывает что-то из «Возмездия» Блока. Говорим, говорим. Через час он одалживает мне пять телефонных аппаратов. Ночью мы прокладываем из преступно уворованного нами кабеля все запланированные линии, и утром я докладываю капитану Молдаванову о выполнении задания.
– Молодец, лейтенант, – говорит он.
– Служу Советскому Союзу, – отвечаю я.
Молдаванов прекрасно знает механику прокладки новых линий в его хозяйстве. Общая сумма километров не уменьшилась. Завтра соседи, дабы восстановить нарушенную связь, отрежут меня от штаба армии.
Послезавтра окажется без связи зенитно-артиллерийская бригада. Я больше не волнуюсь. Игра «беспроигрышная»: слава богу, связисты мои набираются опыта. Декабрь 1942 года.
В декабре 1942 года на высоте близ деревни Каськово, кажется, километрах в четырех от переднего края, одновременно с выполнением приказа капитана Молдаванова, связисты мои строили три блиндажа. Один – большой, для отделения сержанта Демиденко, другой – командный, с двумя телефонными аппаратами для меня и моего ординарца Гришечкина. Третий – для моей лошади.
Руководили не простой и удивительной для меня этой работой два моих сержанта и два солдата, бывших на гражданке профессиональными плотниками. Впрочем, около половины солдат моих, бывших колхозников, орудовали топорами и пилами не хуже городских профессионалов. Забыл написать, что одновременно с получением недостающего обмундирования, автоматов, патронов, гранат, саперных лопат, противогазов, касок, шести переносных радиостанций, осветительных гильз от снарядов, бензина, сухого пайка на неделю выдали мне на взвод несколько двуручных пил и напильников, ломов, молотков, клещей и стамесок, огромных ножниц и других инструментов, несколько килограммов гвоздей, а также несколько пустых железных бочек и жестяных труб.
Мороз был градусов пятнадцать, толщина снежного покрова – около метра. Грунт под снегом промерз на полметра. Расчистили снег, пробили слой замерзшего грунта, выкопали квадратные, глубиной метра два, комнатки с земляными нарами и столами, с земляными ступеньками лестниц.
Срубили в лесу несколько сосен, очистили от коры, распилили на бревна. Временами вокруг падали случайные снаряды. Покрыли блиндажи тремя накатами бревен, оргалитом, сверху набросали ветки от срубленных деревьев. Земляные нары и столы покрыли плащ-палатками. Железные бочки, прорубая в них квадратные отверстия, превратили в печки, нары покрыли сосновыми и еловыми ветками.
Глубокие гноящиеся язвы на ногах не позволяли мне ходить. Гришечкин на руках внес меня в мой блиндаж и положил на нары. Шел снег.
После окончания всех работ лошадь завели в предназначенный для нее блиндаж.
В деревне Каськово жителей не было, вероятно, немцы угнали их в Германию, но оставалось несколько пустых изб.
Из найденных досок, столов и скамеек для трех блиндажей изготовили и подвесили три двери со стеклянными окошками. Затопили печки, начали готовить обед. Было уже темно.
Гришечкин сварил котелок манной каши с яичным порошком, который выдали нам на неделю вместо масла, и котелок с супом из свиной тушенки и сухого картофеля.
Было, вероятно, часов девять вечера, когда кто-то постучал в окно моего блиндажа.
