— Я был занят сложнейшими бюджетными операциями за тысяча девятьсот пятьдесят…
— Что такое?
— Як вашим услугам, сеньор управляющий.
С юношеских лет сеньор управляющий успел пересидеть почти за каждым столом, в каждом кабинете на нескольких Этажах.
— Внимательно прочтите этот приказ.
У себя дома сеньор управляющий хранил в ящике письменного стола тетрадь в клетку, откуда регулярно вычеркивал имена сотрудников, умерших, ушедших на пенсию или уволенных, начиная с тысяча девятьсот двадцать первого года, февраля месяца, одиннадцатого числа.
— Этот приказ касается меня?
— Конечно. Читайте, читайте.
Сеньор управляющий испытывал удовольствие всякий раз, когда видел, как продвигается молодежь. Вся его жизнь была занесена в тетрадь, втиснута в крохотные клеточки, заранее предусмотрена, размечена синкм, красным, зеленым карандашами, условно обозначавшими артериосклероз и другие несчастья его служащих. Пометки разноцветной шариковой ручкой отразили честолюбивые устремления сеньора управляющего, его тактику выжиданий, новогодний туррон[31] и пока еще не осознанное приближение к могиле.
— Я не согласен с этим приказом.
Дряблое лицо старика выразило крайнее удивление. Такого ему еще не приходилось слышать.
— Простите, но как это вы не согласны? Вы в своем уме?
— Видите ли, стол номер тридцать четыре в отделе ре гистрации счетов и приложений стоит у северной стены без окон.
Управляющий все еще пребывал в состоянии полнейшего недоумения. Его старческое лицо давно утратило всякие краски, из носа торчали редкие волоски.
— Стол номер тридцать пять в третьем отделе, который занимает ваш покорный слуга, единственный, куда временами заглядывает солнце. Соседние здания расположены на редкость удачно, сеньор управляющий.
— Что? Что такое вы говорите?
— Я не согласен на повышение.
— Послушайте, но ведь это лишних пятнадцать дуро в месяц, это ваша карьера, ваше будущее!
Лоб человека — реестра был испачкан фиолетовыми чернилами, в глазах застыло недоумение, а может, они выражали скудость ума, о которой подобные люди и не подозревают, особенно если у них в столе хранится тетрадь с замусоленными страницами, единственная в своем роде, Тетрадь с большой буквы. Управляющий радовался от души, когда молодые люди продвигались но службе, и сейчас вконец расстроился. Его руки дрожали, он столкнулся с чем?то, чего был не в силах постичь.
— Нет, я не могу согласиться на повышение, — повторил Лукас. — Не могу.
Он шел по коридору, по обеим стенам которого были развешаны яркие графики и схемы в рамках под стеклом. Проходя мимо второй таблицы на левой стене, он легонько стукнул по стеклу шариковой ручкой. Лукас ощущал, как ликует каждая клеточка его молодого тела, это был своеобразный гимн будущему и сведение счетов с настоящим. Стекло от удара ручки издало мелодичный звон. В упоении Лукас снова постучал по стеклу, на этот раз пятой таблицы справа. На ней была изображена кривая линия, которая поднималась все выше и выше и наконец исчезала в верхнем углу. Он всмотрелся в свое лицо, нечетко отражавшееся на фоне этой линии. «Я не такой, как все», — подумал Лукас и снова почти с нежностью забарабанил по стеклу. Какой?то холеный тип, шедший по коридору с папками под мышкой, удивленно взглянул на Лукаса.
Вернувшись к себе, Лукас не знал, как справиться с чувством внутренней свободы, так неожиданно захлестнувшим его сегодня утром. Оп сел за стол, взял кусок желтой бумаги и принялся рисовать смешных человечков. Из?под карандаша возникла цепочка словно отштампованных уродцев, над ними кусочек солнца, потом фигурка управляющего и человечка — «не такого, как все»…
Трещали пишущие машинки.
Лукас провел рукой по лбу и снова взглянул на человечков. Он чувствовал, как лицо у него начинает гореть. Подняв глаза к потолку, он углубился в свои мысли и так, неподвижно, просидел несколько минут. Потом свернул в трубочку бумагу с человечками и зажег спичку. В хрустальной пепельнице остался только завиток пепла. Лукас отодвинул пепельницу от себя. Но человечки не давали ему покоя, в его воображении они продолжали танцевать, строить ему рожицы из своего графического мирка. К нему подошел служащий, чтобы уточнить какую?то сводную таблицу.
— Никак вы не можете понять, что статистика — эт0 основа всех основ, — отчитал его Лукас.
«Никогда в жизни я больше не прикоснусь к своим бума гам», — пообещал он самому себе и повернулся с откровенно недовольной миной к служащему.
— Когда же наконец вы научитесь аккуратно вести статистический учет?
Служащий сказал, что он действительно плохо вел учет, что дои Лукас тысячу раз прав и что теперь он будет ежедневно проверять по всем правилам данные, как велит дон Лукас. И тут дон Лукас почувствовал, как нарисованный человечек, «не такой, как все», словно иглой уколол его полусонный мозг.
— Можете идти, я позову вас позже.
Подняв глаза к потолку, он опять углубился в свои мысли. «Там, в конце коридора, украшенного графиками в рамках, стояла зеленая плевательница», — неожиданно вспомнил Лукас. И сразу У пего перед глазами вырос лощеный тип, который шел ему навстречу с папками в руках. «Я назвал его человеком — справочником. А ведь он принадлежит к серии людей, вышедших из игры. Справочник… Кто?то мне говорил, что он не спит по ночам, мастерит кораблики из древесной коры. — Лукас снова провел рукой по лбу. — Однако таких людей раз — два и обчелся, — признал он. — Мало у кого есть подобные увлечения. Все мы манерны и неестественны и больше всего напоминаем шахматные фигуры, графические схемы. Мы погребаем себя заживо». Он стукнул кулаком по столу, завиток пепла — напоминание о будущем и о сведении счетов с настоящим — разлетелся но краям пепельницы.
Лукас подошел к стеклянной перегородке кабинета и некоторое время смотрел оттуда на свой стол номер тридцать пять. Потом прикрыл глаза рукой. За его столом сидел, склонившись над бумагами, молодой человек заурядной внешности. «Должно быть, весь в прыщах», — подумал Лукас. За окном серело небо. Лукас ждал чего?то от своего стола. Но безуспешно. Потом он заслонил глаза и другой рукой, словно пытался хоть что?то понять в этом прыщавом молодом человеке, сидящим за столом номер тридцать пять. Но и это ничего не дало, он с досадой повернулся спиной к столу и воскликнул:
— Ну и осел же я!
Снова засунув подальше в ящик синюю папку с аккуратно выведенными на ней буквами «Лукас Эстебанес, личные документы», он принялся усердно разбирать лежащие на столе бумаги. Сначала углубился в проверку какого?то счета, потом в чтение циркуляра. В течение получаса он внимательно проверял черновик статистических данных. Прошел еще час, на столе теперь лежала другая бумага. Потом еще час. Лукас занялся таблицей. Потом он взял список служащих. «Сколько же мне предстоит подниматься по лесенке Этих строчек, чтобы добраться до кресла заместителя управляющего? — мысленно прикинул он. — Если принять во внимание, что…» Он вдруг вспомнил о похоронах, на которых ему недавно пришлось присутствовать. «Ну и смеху было! Движение вдруг перекрыли, а когда снова дали зеленый свет, мы на такси бросились вдогонку за покойником…»
И тут дон Лукас вскочил, словно в стуле оказался гвоздь.
— Еще есть время? — прошептал он. — Может, еще есть время, чтобы…
Но вопрос этот, едва коснувшись его сознания, угас, как слабое дуновение ветра. По рыхлому, заурядному лицу дона Лукаса можно было догадаться, что он не знает, для чего у него еще есть время, а для чего уже нет.
И словно зверь, посаженный в клетку, он заметался по кабинету.
