— Раньше и не надо, — говорил Сергей Ильич. — Мы, пока светло, сами стараемся сидеть как мыши. Ночь — это наш дом. Сегодня же ночью тебя, Верушка, прямо в воздух со всем выводком пустим и утром уже будете далеко в тылу, в нашем госпитале. А там разберёшь, кого — куда.
— Всех оставлю себе, — просто сказала Вера Николаевна. — Разве их можно разъединить после всего, что они вместе, пережили? И бабушка, я уж знаю, никого от себя не отпустит. Все мои будут.
— На будущей неделе я и сам слетаю в Москву, денька на три, на совещание командиров партизанских отрядов.
Сергей Ильич сказал это так просто, точно речь: шла о чём-то совсем не трудном, обычном, Вера Николаевна поймала восхищённый взгляд Саши и улыбнулась.
— Ему шестьдесят три года, — шёпотом сказала она. — Я у него в отряде полгода и ни разу не видела, чтобы он показал, что устал или ему трудно. Ушёл из города от немцев с двумя товарищами по службе. А теперь у него большой отряд, и Москва с ним советуется об операциях в немецком тылу.
Идти стало труднее. Частые мелкие сосенки мешали лыжам и задерживали санки. Маринка иногда вздыхала, но, покосившись на брата, строго сжимала губы и мужественно шагала вперёд. Сергей Ильич ласково на неё поглядывал.
— Молодец, молодец, девочка! — говорил он. И Маринка радостно вспыхивала и ещё старательнее скользила по свежему пушистому снегу, налипавшему на лыжи.
Короткий зимний день незаметно перешёл в сумерки. Степан уже несколько раз тревожно оборачивался и, наконец, остановившись, дождался Сергея Ильича.
— Опаздываем, товарищ командир, — тихо сказал он. — Не заблудиться бы. Очень уж тут для ночи примет мало.
Сергей Ильич не успел ничего ответить, как дед Никита остановился около них.
— Я, товарищ командир, по любому дереву здесь всё узнал бы, да глаза мои дальше куриного носа не видят!
Сергей Ильич внимательно посмотрел на него и опустил руку в карман.
— А вблизи видишь? — спросил он. — Вроде меня, значит. Ну-ка, надень вот это, дед, да посмотри, не увидишь ли примет?
Дед Никита поднёс к глазам большие очки, такие же, как красовались на носу у Сергея Ильича.
— В жизни не пробовал, — проговорил он неуверенно. — А ну, как оно бывает…
Надев очки, дед некоторое время стоял, не шевелясь, странно вытянув шею и поворачивал голову, точно воротник сделался ему тесен.
— Вижу! — закричал он вдруг таким отчаянным голосом, что Маринка вскрикнула и бросилась к нему. — Вижу! Товарищ командир! Глаза мои! — и повалился на колени.
Проворно наклонившись, Сергей Ильич схватил его за плечи.
— Тише, дед, — сказал он, строго, — ребятишек напугаешь. Вставай, говорю. Ну хорошо, что подошли. Теперь веди, не то плохо нам будет.
Но дед Никита уже поднялся и снова стоял на лыжах. Его трудно было узнать: спина распрямилась, он будто помолодел.
— Вправо ударились, — сказал он, наконец, осмотревшись. — Сюда заворачивай! Постой, я вперёд пройду. И, став во главе колонны, он решительно повернул налево. — Через час на Лебяжьем будем, — уверенно проговорил он.
Все точно подтянулись, подбодрились и двинулись быстрее.
Зоркие глаза Степана заметили, что Маринка уже несколько раз споткнулась, но мужественно, не жалуясь, шагала дальше. Поравнявшись с ней, он молча поднял её на воздух и снял с ног маленькие лыжи.
— Держи, Гришака, — сказал он. — А ты, щегол, садись мне на плечи, да держись крепче, поедешь верхом.
Маринка вздохнула, хотела что-то сказать, но тут же опустила голову и затихла.
Гришака шёл, плотно сжав губы и сдвинув брови.
— Из тебя настоящий лыжник выйдет, мальчуган, — ласково сказал Сергей Ильич, но Гришака ничего не ответил. Одной рукой он придерживал затихшую под полушубком кошку, другой опирался на палку, далеко закидывая её вперёд. Лыжи Маринки он положил на санки.
Последние деревья расступились уже в темноте, впереди забелело широкое ровное пространство — озеро, покрытое снегом.
Дед Никита повернулся и каким-то новым, строгим голосом проговорил:
— Так что дошли, товарищ командир. Лебяжье это озеро.
— К самым нашим землянкам вывел, ну и молодец, дед, — отозвался Сергей Ильич и, подойдя ближе, протянул ему руку.
— А народ ваш где? — удивился дед.
Сергей Ильич тихо рассмеялся:
— А ты думал — часовые «кто идёт» кричать будут? Тут они. Тут. И нас уже увидели. Сейчас птенцов ваших в землянку снесут, отогреть и накормить. Пойдём и мы туда: перед полётом заправишься.
Землянку под старой елью и днём рассмотреть было нелегко: так заботливо прикрыла её метель толстым снежным одеялом. Сергей Ильич вошёл в низкую дверь, немного нагнувшись, дед Никита протиснулся с трудом, выпрямился и осмотрелся. Партизаны, переговариваясь с детьми, осторожно укладывали их на широкие нары. Многие, глядя на маленькие фигурки в смешных самодельных заячьих шубках, вздыхали, отворачивались я проводили ладонью по глазам. Свои дети и внуки, такие же маленькие в беспомощные, вспомнились им.
Дед Никита постоял и кашлянул, раз, другой…
— Товарищ командир, — дед медленно снял шапку, осторожно поправил за ушами крючки очков, точно не решаясь отнять от них руки. — Товарищ командир, — повторил он, — хочу я вас спросить: вы мне эти очки как дали? — голос деда Никиты был таким взволнованным, что все с удивлением обернулись к нему.
— Совсем дал, дедушка, — улыбнулся Сергей Ильич. — Носи на здоровье. А теперь собирайся в самолёт.
Но дед Никита не спешил.
— Я вам так объясню, товарищ командир, — сказал он уже твёрдо. — Я теперь опять как молодой, каждую тропку в лесу вижу. Теперь не то что лапти плести, а вас куда хочешь приведу и выведу. И потому я теперь у вас тут и останусь, как мне дело нашлось. — Дед помолчал и уже весело добавил: — А если надо, то опять же и лапти сплести могу! — И, вынув из кармана кочедык, он взмахнул им и снова спрятал в карман.
Сергей Ильич минуту молчал, испытующе глядя снизу вверх на деда. Затем кивнул головой и серьёзно сказал:
— Спасибо, дед, оставайся. — Обернувшись к бойцам, приказал: — Детей и бабку накормить и вести к самолёту, чтобы через полчаса всё было готово. Детям с собой горячего чая в термосах. Живо!
Бабушка Ульяна, сидевшая на нарах в уголке около детей, встала и подошла к деду Никите.
— Хорошо ты сказал, дед, — вымолвила она, и всё её морщинистое лицо осветилось лаской. — Доброе твоё дело. А мне, видно, и дальше судьба моих пташек греть. Прощай, дед, может, ещё свидимся!
— Прощай, Ульяна, — проговорил дед Никита. Он стоял, держа шапку в руке и то взглядывал на бабушку Ульяну, то со вздохом отворачивался. Не привык он говорить ласковые слова, но сейчас ему трудно было проститься с бабушкой Ульяной, не сказав ей этого ласкового слова. Он переступал с ноги на ногу, попытался засунуть шапку в карман, надел и опять снял её, а бабушка Ульяна, маленькая, закутанная в кусок мешковины вместо платка, всё смотрела на него.
Партизаны стояли вокруг стариков не шевелясь.
— Всех, всех с собой, бабка, вместе… — промолвил наконец дед Никита хриплым, каким-то не своим голосом и замолчал.
Бабушка Ульяна подошла ближе и подняла руки.
— Поцелуемся, дед. А может, и свидимся, — сказала она просто и, обняв седую голову деда, поцеловала его морщинистую щеку. — А теперь помогите, детки, моих птенчиков донести, — обратилась она к
