поверить.
Вам ведь тоже стало жалко тех пленных солдат, которых Вы видели в штабе? Вы не написали тогда об этом, но я чувствую все то, что Вы недоговариваете.
Я ведь всегда понимала Вас лучше всех. И тогда, когда мы в детстве играли в мореходов в Костиной комнате, и тогда, когда Вы спорили с Костенькой на даче в Павловске и он никак не соглашался понять смысл военной службы.
Господи! Неужели это все ушло навсегда-навсегда? И Павловск, и ваши споры, и детство?
Папа отдал под госпиталь наш московский дом на Поварской. Теперь там будут располагаться палаты для сотни раненых офицеров. Папенька написал вчера нашему управляющему и отдал нужные распоряжения.
Когда письмо было уже запечатано, он почему-то вздохнул и сказал: «Это самое большее, что мы можем сделать для нашего бедного Николая».
Разве это так? Разве это только для Вас? Даст бог, Вы никогда не попадете ни в этот госпиталь, ни в какой другой. Это просто наш вклад в нынешнюю военную кампанию.
Юленька попросилась из госпиталя в санитарный поезд. На днях она уезжает ближе к фронту.
Ну что стоило папе отпустить меня с ней вместе! Я была бы сейчас необходима, я была бы к Вам ближе, может, даже на том же фронте, что и Вы!
Ах, как бы мне хотелось с Вами повидаться, убедиться своими глазами в том, что Вы живы и здоровы!
А вместо всего этого я сижу над учебниками, чтобы сдать выпускные экзамены в женской гимназии, чтобы после получить аттестат мужской гимназии (это нужно для поступления на Высшие женские курсы).
Костенька обещает помочь, если я где-то не пойму, но он в последнее время начал хворать. Кашляет, жалуется на грудь.
Мама боится, что это чахотка, но приглашенные врачи убеждают нас, что ничего страшного нет, что он просто застудился. Уже прохладно по утрам, а он ходит в легоньком студенческом мундирчике нараспашку.
Вы же знаете, какой он упрямый! Он Вам кланялся и просил ничего не писать о его болезни. Простите, не удержалась.
Всего хорошего Вам, Николенька.
Ваша Соня.
19 сентября 1914 года».
Глава II КИРИЛЛ ЛЕОНИДОВИЧ
Кирилл оказался именно таким, каким его себе представляли и Генка, и Димка. Худощавый, длинноногий, немножко нескладный и хрупкий.
Конечно, слово «хрупкий» не очень подходит к сорокалетнему мужчине, но к сорокалетнему Кириллу Леонидовичу оно очень даже подходило. Хрупкий — иначе про него и не скажешь. В нем осталось что-то от того десятилетнего мальчика с кожаной папочкой под мышкой.
— Олечка! Здравствуй! Как я рад! — и Кирилл Леонидович улыбнулся знакомой доброй улыбкой мальчишки Кирилла. — Это твои сыновья?
— Только один, — засмеялась Ольга Григорьевна. — Вот этот. Младший. Гена. А это — Дима, его лучший друг. Кирилл, мы к тебе по делу.
— Да-да, конечно. Пойдемте в кабинет.
— Ты помнишь, как мы искали серебряного гусара Софии Львовны? — спросила Ольга Григорьевна.
— Да, конечно, помню.
— Мальчики его нашли.
— Нашли?! — глаза Кирилла Леонидовича радостно блеснули из-под очков. — Где?
— Они тебе все расскажут. А я спешу. На работу опаздываю.
И Ольга Григорьевна быстро попрощалась.
Генка и Димка с любопытством смотрели на Кирилла Леонидовича и молчали.
— Не стесняйтесь, ребята, — попросил Кирилл Леонидович и сам смущенно поправил тонкую золотую оправу очков.
Мальчишки его и не стеснялись. Ни капельки.
Им просто было весело и интересно находить в Кирилле Леонидовиче те черточки, про которые они слышали от Ольги Григорьевны. Молчать дольше было уже неприлично, и Генка, торопясь и почему-то робея, рассказал всю историю с находкой серебряного гусара и писем.
— С собой? — быстро спросил Кирилл Леонидович. — Письма, гусар с собой? Ну конечно, с собой, — тут же улыбнулся он, разглядывая серебряную статуэтку. — Да-да, это он, тот самый потерянный гусар! Ах, как обрадовалась бы сейчас София Львовна! — Он обернулся к ребятам и пояснил: — Я вижу этого гусара второй раз в жизни. Первый раз мне показывала его сама София Львовна. Это был знак ее особого расположения. Она хранила гусара как святыню, как талисман, как самое дорогое.
— А почему? — тут же спросил Димка.
— Не знаю. Она никогда не говорила о том, что связано у нее с этим гусаром.
— А письма она вам показывала?
— Нет. Только рассказывала, уже после кражи, что в сумочке, кроме статуэтки, были еще какие-то письма.
— И ничего не говорила о Николеньке?
— О Николеньке? — переспросил Кирилл Леонидович.
— О Николае Зайцеве, артиллерийском офицере.
— Нет. Ничего.
— Он был другом ее детства. Это — переписка с ним, — Генка подал Кириллу Леонидовичу пачку пожелтевших писем. — Мы прочитали почти все. Кроме трех. Одно не разобрали. Два на французском. Мама сказала, что вы знаете…
— Французский? Да-да, — Кирилл Леонидович пробегал глазами строчки писем. — Но позвольте! Эти письма невозможно расшифровать без специалистов! Они слишком ветхие! Как вам это удалось?
— Это все Гений! То есть Генка, — Димка хлопнул друга по плечу. — Он у нас лучше всех специалистов соображает.
— Компьютер помог, — небрежно добавил Генка, но явное восхищение Кирилла Леонидовича льстило его тщеславию.
Хоть кто-то оценил его старания!
— Н-да, Геннадий! Поздравляю! Это победа! Просто победа! Я так не смогу. Мне придется привлекать специалистов. Но я обещаю перевести, обещаю, друзья мои. И с последним письмом тоже помогу. Знаете что! Хотите, я покажу вам коллекцию Софии Львовны?
— Где? — изумились ребята.
— Здесь, в музее. По завещанию Софии Львовны после ее смерти весь антиквариат из ее квартиры был передан в музей. Иногда мы используем эти экспонаты для оформления новых выставок, но сейчас все вещи хранятся в запасниках. Хотите посмотреть?
— Конечно, хотим!
Кирилл Леонидович длинными коридорами повел друзей в полуподвальное помещение. Генка радостно принюхивался. Женька всегда над этим смеялся и называл брата гончей, но Генка с самого раннего детства стал присваивать новым помещениям запахи.
Здесь пахло стариной, немножко нафталином, библиотекой и старыми книгами с пожелтевшими страницами и обтрепанными корешками. Генке этот запах нравился.
Правда, музейный запасник неприятно поразил его. Он был похож на свалку. Картины вперемешку с
