окончательно. И Ванюшка барахтался, но шёл, вытянув руки, шатаясь, вслепую. Дальше, дальше, и вдруг он наткнулся на что-то живое. Олешек! Ванюшка а отчаянии крепко уцепился за него, олень рванулся вперёд, снежное море подалось под ногами и обрушилось куда-то вниз.
Сколько времени прошло, пока Ванюшка пришёл я себя, он не знал. Он лежал на боку, спиной прижавшись к камню, лицом уткнулся в чей-то жёсткий мех, и от этого лицу было тепло и немного мокро. Ванюшка пошевелил руками — целы. Подёргал осторожно ногами — тоже тянутся, только прижаты маленько сверху снегом. Пощупал рукой тёплую шерсть: послышался испуганный храп, кто-то задышал тяжело, дёрнулся, но остался лежать.
— Олешек! — прошептал Ванюшка. Сознание ещё не совсем вернулось к нему: он даже не удивился и не испугался, как будто так и надо, что вот лежат они с олешком вдвоём и им даже тепло и уютно. Постепенно мысли его стали проясняться.
— Никак, это мы с тобой сверху скувырнулись! — проговорил он и дотронулся до упругой шерсти. Олень испуганно всхрапнул, дёрнулся, но остался лежать.
— Но, но, лежи, дурашка! — Мальчик отвёл руку, чтобы не пугать оленя, и осмотрелся: камень, возле которого он лежал, загородил его от глыбы снега, сорвавшейся с обрыва следом за ним. Около камня образовалось небольшое пустое пространство, в нём поместилась голова оленя и Ванюшка, снегом ему придавило только ноги ниже колен. Олень лежал подогнув под себя ноги, дышал тяжело: расшибся или его тяжело завалило снегом. Ванюшка собрался было вытянуть ноги из-под снега, но испугался: а если потревоженный снег рухнет и совсем его задавит? Как знать — сколько его там насыпано? Что же делать?
Ванюшка осмотрелся. В пещере сначала было совсем темно, а теперь становилось чуть светлее.
— Похоже, мы с тобой проночевали, уж другой день занялся, — обратился он к олешку так просто, будто разговаривал со старым знакомым. Тот испуганно покосился чёрным глазом, храпнул, но потише, будто тоже начал привыкать к новому товарищу. И у мальчика на душе полегчало: как никак — не один в беде.
— Не пугайся ты, — тихонько проговорил он. — Ничего я тебе худого не сделаю. — И осторожно двинул ногами, понемногу вытягивая их из-под снега. С «потолка» полетели хлопья, но весь слежавшийся пласт не пошевелился, и это спасло мальчика.
Олень опять тихо всхрапнул. Ванюшка повернул к нему голову.
— Ты что? — спросил участливо. И тут он понял: олешек просит помощи.
— Не покину, не бойся! — проговорил он решительно и даже сам удивился, как твёрдо прозвучал его голос. Повернувшись на бок, он растёр стынувшие руки и начал торопливо прокапывать проход шире — на обоих, сбрасывать снег со спины олешка. — Ползи, ползи, беспонятный, — ласково приговаривал он. — На дыбки не подымайся, лёжкой ползи!
И удивительное дело: олень медленно тронулся было ползком в открывшийся перед ним проход. Однако, почувствовав, что гнёт снега ослабел, он вдруг приподнялся на ногах, спиной упираясь в снежный свод.
— Завалишь! — испуганно крикнул мальчик и в ту же минуту забарахтался в массе осыпавшегося снега. Задыхаясь, он рванулся вперёд по прокопанному проходу и почувствовал, что давление снега слабеет. Ещё усилие, и голова его вынырнула на поверхность. Бледный солнечный свет ослепил его. Зажмурившись, он всей грудью вдохнул морозный воздух. Как хорошо после духоты в снежной норе! Но тут же Ванюшка повернулся и погрузил в снег руки.
— Олешек! — испуганно крикнул он. Глубоко засунутая в сугроб рука нащупала небольшие рожки. Ещё минута — и голова задыхающегося оленя показалась из-под снега. Олень дёрнулся, пытаясь освободиться. Он тяжело дышал, шея потемнела от пота, большие глаза, не отрываясь, смотрели на мальчика. Тот, с усилием, нагнулся и обхватил руками пушистую шею.
— Не отступлюсь, ослобоню тебя! — прошептал он, словно погибающий олень стал для него близким и родным. — Не отступлюсь! — повторял снова, погружая руки в снег.
Но снег, свалившийся на оленя, был гораздо плотнее. Слёзы показались на глазах мальчика от боли в замёрзших руках. Но эта же напряжённая работа спасла ему руки: со страшной болью они постепенно отогрелись, покраснели, пальцы зашевелились свободнее. Вот и последние комья снега сброшены со спины оленя. На тот не смог подняться на занемевшие ноги, пока Ванюшка не поддержал его.
— Не робей! — подбадривал он олешка, а сам шатался, поднимая опущенную рогатую голову. Оглянувшись, он радостно вскрикнул: — Знакомо место мне! До берега спустимся, а оттуда и до дома доберёмся! Теперь уж точно.
Мысли его ещё путались: ему казалось, что и оленю, самое приятное — добраться до их избушки. И тот не спорил. Он покорно позволил мальчику обмотать ему шею кушаком и так же покорно двинулся, когда Ванюшка потянул его за собой.
Спотыкаясь и падая, они выбрались из ущелья на берег. Тут олень, с тихим храпом, опустился на снег, и Ванюшка, держась за кушак, прилёг около него и прижался к пушистому боку.
Как они потом поднялись, как, спотыкаясь, добрели по берегу до избушки, Ванюшка этого никогда не смог вспомнить. Ему казалось, что он говорил с олешком и тот тоже его уговаривал не робеть и не останавливаться на дороге. А потом… всё куда-то покатилось и исчезло. Как сквозь сон Ванюшка почувствовал, что сильные руки подняли его на воздух… но, уткнувшись лицом в щеку отца, он откинулся и от удивления пришёл в себя: щека была мокрая и солёная от слёз.
— Лук твой да рукавицы за камнем нашли, как их снегом не занесло, — сказал Алексей и, отвернувшись, вытер лицо рукавицей. — В ущелье на ремнях спускаться решили, думали — смерть свою ты там нашёл.
— Я там был, тять, — с трудом отвечал мальчик. — Чуть из-под снега выкопался. И его тоже выкопал. — Он показал на олешка. А тот смиренно стоял на привязи и не пытался вырваться.
Трое мужчин повернулись к оленю, точно впервые заметили его.
— Добро, — проговорил Фёдор, — свежинка будет.
Но тут Ванюшка опомнился: вырвался от отца и крепко обхватил шею оленя.
— Не дам! — крикнул он задыхаясь. — Олешек меня вывел. Я за него держался!
Фёдор собирался спорить, но Алексей протянул руку и отстранил его.
— Не тронь! — сказал решительно. — Слыхал, что малец говорит? С его мяса не забогатеем. А живой, может, и в пользу станет. Я тебя, Ванюшка, до избы донесу. Небось, все косточки ломит?
— Ломит, тять, — тихо отозвался мальчик. — Руки вот ещё… — Он не договорил. Изба и всё кругом опять закачалось и куда-то исчезло.
— Кушак-то пусти, я твоего спасенника привяжу, — услышал он весёлый голос Степана. — Худа ему не сделаем.
И «спасенник» тихо, точно не видя ничего кругом, дал себя подвести к избушке, лёг и устало опустил на снег рогатую голову.
Солнце высоко уже успело подняться, когда Ванюшка, наконец, пошевелился и открыл глаза. Неужто привидилось?
— Олешек где? — крикнул он и хотел вскочить, да охнул и опять повалился на нары. Это что же такое: боль разошлась по всем косточкам. Уж не поломался ли он? — Олешек…— жалобно повторил Ванюшка, а самому пошевельнуться боязно — вдруг опять боль схватит?
— Жив, жив, твой спасенник, — и над ним наклонилось улыбающееся лицо Степана. — На приколе около избы стоит, за ночь отоспался, ремень разорвать норовит, на волю просится.
— Не надо на волю! — крикнул Ванюшка и проворно сел на нарах. От страха, что олешек может убежать, даже боль словно уменьшилась. — Я за ним сам ходить стану!
— Одевайся, коли так, да иди, думай, чем свою скотину кормить будешь, — сказал Степан, — а мне на берег пройти ненадолго надо, железа сыскать.
Степан ушёл. Ванюшка стиснул зубы от боли, однако вида не подал, сам оделся, подпоясался и вышел из избы. Олень, и правда, уже стоял на ногах, тревожно захрапел Ванюшке навстречу и рванулся в сторону. Но Степан сдержал слово, ремень крепкий, не порвался.
— Не бойся, дурашка, не бойся, — приговаривал Ванюшка и подходил к нему медленно, с протянутой рукой. — Забыл, как мы с тобой из оврага выбирались?
Но олень не желал вспоминать: с диким храпом он всеми четырьмя копытами упирался в снег, откинув рогатую голову, с такой силой, что ремень врезался в шею и вздрагивал, как струна.
