крестной матерью — не менее известная актриса Херонима де Бургос, о которой речь впереди и которая станет несравненной исполнительницей роли главной героини пьесы Лопе «Дурочка». На сей раз ребенок был признан и матерью, и отцом и получил звучное имя Лопе Феликс дель Карпьо-и-Лухан.
Почему его крестили в Мадриде? Потому что Лопе рассчитывал снять там дом, что он и сделал 22 октября 1607 года: дом на Калье-дель-Фукар был снят на два года, в нем Лопе разместил Микаэлу де Лухан с детьми и сам проводил там немало времени.
Два события, имевшие очень важные последствия, предоставили Лопе случай продлить свое пребывание в Мадриде, в этом опустевшем, обезлюдевшем городе, где он, однако же, не прекращал бывать. Эти события подтолкнули его подумать о том, чтобы сделать этот город местом своего постоянного пребывания. Эти события совпали с происшествием, которое потрясло его до глубины души: с исчезновением Микаэлы де Лухан, исчезновением загадочным, внезапным и необъяснимым. Таинственность, окружавшая ее исчезновение, была столь же непроницаемо темна, сколь ослепительно было ее вторжение в жизнь поэта. Еще более необъяснимым было молчание Лопе по сему поводу. Да, он хранил молчание, он, человек, в таком изобилии «населивший» свои произведения образами своей возлюбленной, он, столь тесно связывавший свою реальную жизнь и свою поэзию! Как мог он нигде не оставить никаких следов, напоминающих об этом происшествии! Но нет, не существует ни одного стихотворения, в котором бы говорилось о конце любви или отъезде, нигде нет и тени горького сарказма, свидетельствующего о разрыве, нет и исполненной горем элегии, где оплакивалась бы внезапная смерть. Ничего, кроме разве лишь одного сонета, опубликованного тридцать лет спустя, в 1634 году, незадолго до смерти самого Лопе, в котором дан набросок портрета прекрасной покойницы, со смертью которой «искусство притворства» лишилось всякого правдоподобия, убедительности и достоверности. Она, по словам Лопе, была сообщницей поэта в создании его видений, она умела воссоздать образ жизни и заставить усомниться в истинности образа смерти:
Но кто может удостоверить, что в актрисе, о которой идет речь в этом сонете, следует узнать Микаэлу де Лухан, Лусинду, ибо имя ее ни разу не названо?
Единственным, так сказать, «ощутимым» свидетельством союза Лопе и Микаэлы кроме свидетельства о крещении Лопе Феликса, акта, узаконившего официально «плод их любви», был лаконичный росчерк в виде двух начальных букв ее имени и фамилии, которые Лопе в последний раз поставил перед своей подписью в официальном документе, касающемся его пьесы «Битва чести» и датированном 1608 годом. Известно также, что пять лет спустя Лопе, похоронив свою законную жену донью Хуану де Гуардо, взял под свой кров Марселу и Лопито, двух младших детей Микаэлы де Лухан. Некоторые исследователи утверждали, что она была жива вплоть до этого времени, основываясь на одном документе городского управления (муниципалитета) Толедо, в котором говорилось о возможном проживании этой дамы в одном из домов квартала Сан-Лоренцо и о существовании у нее служанки, рабыни-мулатки по имени Эльвира.
Но мы должны признать, что документ этот — очень ненадежный и недостаточный источник сведений. Что же все-таки случилось? Необъяснимый скоропалительный отъезд? Резкий разрыв отношений под влиянием разрушительного времени? Отныне и впредь имя Микаэлы де Лухан неразрывно связано с тайной, но не с небытием. Она как вихрь ворвалась в поэтическую речь Лопе и незаметно, неуловимо переступила порог молчания.
Она оставила о себе впечатление как о женщине, обладавшей несомненным и неизменным очарованием. Лет десять спустя, когда в жизни Лопе произойдет столько удивительных событий, он позволит проскользнуть сначала в переписке, а затем и в некоторых произведениях, в частности в «Доротее», намекам на тот счастливый период его жизни, который он провел в Севилье вместе с Микаэлой де Лухан. Он опишет его как волшебное видение, как чудесный сон, он будет вспоминать об «ослепительном свете», о сиянии, что с утра озаряло «ту кристально чистую воду, по которой он плыл в своей лодке, наслаждаясь прохладой, сохранявшейся благодаря склоненным над водой ветвям апельсиновых деревьев, образовавших некие подобия арок, от которых исходил нежный аромат цветов». Эти воспоминания впоследствии превратились в часто возникавший в его поэзии образ, пронизывавший его творчество как счастливый сон, и к этому образу потом присовокуплялись воспоминания о новых увлечениях и глубоких чувствах:
Глава IX
МАДРИД ВНОВЬ ОБРЕТАЕТ СЛАВНОЕ ИМЯ СТОЛИЦЫ, А ЛОПЕ — НОВОГО ГОСПОДИНА. 1606 год
В то время как образ Микаэлы де Лухан постепенно исчезал из творчества Лопе, как она сама исчезла из его жизни, Мадрид вновь перевоплощался и обретал свою суть. 24 февраля 1606 года он окончательно был восстановлен в своих правах, и город-призрак, каким он стал, вновь обрел все преимущества мощной столицы Испании. Самое любопытное состояло в том, что вдохновителем и даже подстрекателем этого процесса был «автор» ниспровержения Мадрида; самое смешное же заключалось в том, что теперь, ради возвращения королевского двора в Мадрид, он приводил те же аргументы, которые выдвигал ранее для того, чтобы королевский двор из него удалить, только теперь он эти аргументы как бы выворачивал наизнанку. Герцог Лерма теперь проклинал нездоровый климат Вальядолида и приписывал воздействию вредных испарений, иногда поднимавшихся над берегами реки Писуэрги, возникновение эпидемий, поражавших город и угрожавших членам королевской семьи и всему окружению. Сколь трогательную заботу проявил герцог! Правда, она не была лишена личного интереса, ибо за идеей этого возвращения скрывалась крайне выгодная финансовая операция, от которой герцог получил свою долю: городские власти Мадрида предложили взять на себя расходы по перемещению королевского двора и вносить в королевскую казну в течение десяти лет солидную сумму (по 250 тысяч дукатов ежегодно), а также шестую часть суммы,
