опасностью, которой подвергались его глаза. Он, всегда обладавший превосходным зрением, уже начинал сердиться из-за того, что острота зрения у него падала, как по причине работы по ночам, так и в силу возраста. Ему доводилось жаловаться на слабеющее зрение герцогу, чтобы тот простил его за опоздание, допущенное при выполнении некой миссии, возложенной на Лопе: «Я хотел сегодня же уладить дело, которое Вы, Ваша Светлость, мне поручили, но, когда рассвело, мои глаза были столь утомлены, что я до сей минуты не могу вновь взяться за перо». Однако Лопе его все же взял, да еще с каким пылом, ибо его увлекала та легкость, с которой он творил, в особенности произведения для театра. Вот что он писал: «Я ничего не говорю вам о моих пьесах, так как мне столь же легко и приятно их писать, как жителям Сеговии ткать сукно, жителям Кордовы — выделывать кожи, а жителям Гренады — изготавливать краски». Удивительное признание собственных свойств, отзвуки которого позднее мы найдем у другого известного автора, тоже прославившегося, подобно Лопе, своей плодовитостью. «Мне столь же просто написать роман, — скажет Александр Дюма, — как яблоне давать яблоки».
Лопе нравилось по вечерам, когда он садился за стол, чтобы ответить на призывы своей творческой сущности, ощущать вокруг себя живую атмосферу города. Он любил прислушиваться к шуму, доносившемуся с городских улиц, к слухам, доходившим из недр королевского двора, к звукам шагов толпы, похожим на шум морского прибоя: это народ валом валил к Прадо, и это означало, что там идут приготовления к ночным увеселениям, от участия в коих он на сегодняшний вечер отказался.
Лопе расцветал в Мадриде, а Мадрид преисполнялся гордости от того, что поэт и драматург наконец окончательно поселился здесь, и прославлял себя за это. Лопе зазывали к себе все, и прежде всего его призывали в театр, где публика желала видеть того, кто в полной мере удовлетворял ее ожидания. Лопе любил посещать коррали, чтобы насладиться успехом своих пьес и общением со страстной, восторженной публикой. Однако иногда ему приходилось расплачиваться за свой успех довольно любопытным образом. Например, расскажем о том пикантном инциденте, что произошел на премьере его пьесы «Взятие Маастрихта», напоминавшей, как указывает само ее название, о славной странице недавней истории, о победе, одержанной испанцами в 1579 году над французами в битве при Маастрихте. Так вот, в конце представления, когда толпа собралась вокруг Лопе, вдруг откуда-то появился высокомерный, спесивый идальго и с яростью во взоре принялся прокладывать себе дорогу сквозь толпу. Достигнув цели, сей дворянин обрушился на Лопе с такими словами: «Сударь, ваш герой, этот славный лейтенант, — мой родственник, и вы совершили ошибку, доверив его роль актеру, совершенно для нее не подходящему, такому уродливому, такому трусливому с виду, и мне стыдно за моего брата, отличавшегося великолепной статью, духом и умом дворянина, как о том свидетельствовало и его поведение». Лопе, от которого выбор актеров нисколько не зависел, был чрезвычайно удивлен и попытался объясниться самым любезным образом; но разъяренный идальго не отступал от своего и, угрожая Лопе, решительно заявил, что если актера не заменят, то он не отвечает за жизнь автора пьесы. Лопе, которого подобная наивность скорее позабавила, чем испугала (ведь этот простак путал спектакль с реальностью и, видимо, ведать не ведал о театральных условностях), как мог, успокоил идальго и пообещал исполнить то, что тот требовал с таким жаром. На следующем представлении роль была отдана актеру высокого роста, с лицом красивым и благородным, которому посоветовали во время спектакля не жалеть сил и не скупиться на жесты, свидетельствующие об отваге и доблести. Идальго был этим совершенно удовлетворен и, вместо того чтобы убить Лопе, буквально завалил его подарками.
Лопе также желали видеть и в закрытых литературных кружках, особенно в так называемых академиях, имевших в первом десятилетии XVII века огромный успех. Они в изобилии возникали в Мадриде и других крупных городах Испании, без сомнения, под влиянием настоящего увлечения поэзией, ставшего едва ли не главной движущей силой развития испанской культуры. В эпоху Лопе в Испании насчитывалось не менее трех тысяч поэтов. От знатного вельможи до бедного студента, от ремесленника до священника — все пробовали писать стихи. В среде высшей знати герцог Лерма, герцог Вильямедиана, князь Эскилаче писали стихи; будущий король Филипп IV не только был поэтом, но еще и попытался создать в королевском дворце академию. Эти академии были предназначены для того, чтобы принимать в свой круг всех, кто занимался изящной словесностью. Так, Сервантес был членом первой академии, основанной в Мадриде (1586) и именовавшейся «Академия Имитатива» («Подражательная». —
Академии, чье число в Мадриде неуклонно возрастало, создавались обычно по инициативе какого- нибудь вельможи, большого любителя литературы, сумевшего привлечь знаменитого писателя и заручившегося его дружбой и привязанностью. Вот почему у Лопе часто просили согласия на участие в организации таких сообществ, на проведение заседаний и дискуссий. Ему вменялось в обязанность составлять приглашения, вести заседания, составлять список призов, присуждаемых победителям состязаний поэтов. Надо признать, что эти почетные должности привлекали многих праздных писателей, а в еще большей степени тех из них, кто жаждал власти. Но Лопе они нисколько не интересовали, ибо он совершенно не нуждался в академиях для укрепления своей репутации. Однако иногда он все же уступал и отвечал на просьбы вельмож-покровителей, потому что участие в деятельности академий было для него возможностью участвовать в общественной жизни столицы.
Собрания этих академий, или «литературные сады», происходили в Мадриде во дворцах вельмож, в одном из самых больших и роскошных залов. В начале XVII века во дворцах высшей знати можно было созерцать «остатки былой роскоши», столь поражавшей воображение путешественников на протяжении нескольких столетий, о чем писал известный политический деятель и мыслитель Педро Фернандес де Наваретте: «Сильным мира сего, испанским грандам, в их жилищах непременно на потолках требовалась золоченая лепнина, а поддерживать их должны были колонны из порфира, около каминов, отделанных яшмой, нужна была роскошная, пышно изукрашенная мебель, столы из эбенового дерева с дорогими инкрустациями, шкафчики и ларцы, наполненные драгоценными вещицами, чудесные гобелены, которые заказывались во Фландрии и доставлялись оттуда за большие деньги». В конце XVII века герцог де Сен- Симон, которого нелегко было чем-то удивить, с изумлением описывал блеск и роскошь дворца герцога Альбукерке, одного из самых больших и самых прекрасных дворцов Мадрида. Он подчеркивал, что в этом дворце поражало обилие изделий из серебра, у него создалось впечатление, что серебро буквально заполняло все пространство, даже ножки у предметов обстановки были сделаны из резного, ажурного серебра. И даже когда непомерные расходы, обусловленные политикой, проводимой представителями династии Габсбургов, разорили королевство, в жилищах простых идальго, министров или секретарей, занимавших нижние ступени иерархической лестницы системы монархического управления, было великое изобилие драгоценных тканей, предметов из золота и серебра, картин великих мастеров. Богатые, роскошные интерьеры производили тем большее впечатление, что составляли разительный контраст с простотой и даже грубоватостью самих зданий, не отличавшихся особой красотой.
Итак, собрания членов литературных сообществ происходили в прекрасных помещениях с великолепным убранством, и участники поэтических турниров стремились к тому, чтобы богатство их «поэтических орнаментов» соответствовало богатству декора, среди коего происходили состязания.
Члены сообщества собирались во дворце зимними вечерами, приезжали они к пяти или шести часам, их принимали в зале, где стены были увешаны полотнами художников и гобеленами, а столы уставлены цветами в прекрасных вазах, освещался зал свечами и факелами.
В одном конце зала находилось возвышение, где в роскошных креслах восседали председатель и секретарь, в другом конце зала стояли столы, уставленные всяческими напитками и изысканными яствами, большие серебряные блюда, наполненные сладостями и печеньем, марципанами и нугой, сушеным черносливом и цукатами из вишни, завернутыми в золотую фольгу.
Когда зал заполнялся гостями — писателями, поэтами, придворными — и когда они уже рассаживались по своим местам, по знаку хозяина музыканты и певцы исполняли веселую мелодию, иногда
