в кучу возле единственной дырки.
— Может, чего-нибудь другое палить будем? — предлагаю я, чувствуя, как невольно сжимается сердце. Хотя, для меня это и не особо важные штуки. Нет, отец, конечно, научил меня мёртвому языку и даже заставил просмотреть те три умницы, которые у него имелись, но вот так, чтобы до сжатия сердца… — Можно то бревно притащить, из-за которого мы стреляли.
— Ага, — Глоб смеётся. — Щас мы по сумраку попёрлись за бревном, как же. На потеху водерам, вот те обрадуются. А эти штуки хорошо горят… старшие говорили, а они врать не будут.
— Ты просто даже не представляешь сколько в них ценного может быть.
— Да ладно тебе, Ант, — зевнув, встревает Зак. — Всё равно много ты своему отцу не утащишь, а мы помогать не станем.
— Во, видал, — Глоб потирает руками и достаёт из сумки, висящей на плече, чиркало. — Все согласны. Так что давай, помогай.
— Сам делай, — отвечаю я, и мой взгляд останавливается на низком предмете похожем на стол для еды. На нём лежит что-то похожее на умницу, но в то же время не совсем такое. Я подхожу ближе. Странная умница раскрыта примерно посередине.
— Чего ты там нашёл? — спрашивает Танга, но тут же теряет интерес, и обращается уже к Заку. — Давай, доставай шыриц.
— Четыре осталось, — Зак лезет в свою сумку, и достав одну, протягивает Танге. — Самые просушенные.
— Люблю хорошо просушенные, — в голосе Танги прямо чувствуется аппетит.
Глоб быстро добывает огонь из чиркала и спешит к Заку.
— Мне самую большую давай, — с оживлением говорит он. — Я с ног уже валюсь от голода.
— На, на, — смеясь отвечает Зак, протягивая следующую шырицу командиру.
— Ну чего там? — спрашивает жующий Танга. — Эй, Ант!
Я отрываю взгляд от умницы в своих руках и бросаю его поверх быстро разгорающегося пламени. Какая-то это не такая умница, как остальные. Каждый листок находится в непонятной прозрачной обёртке, через которую видно так, словно этой обёртки нету совсем.
— Я в эту умницу посмотрю немного, — рассеянно отвечаю я, и присаживаюсь недалеко от костра.
— Лови свою долю, — громко говорит Зак, и перебрасывает небольшую сушённую шырицу высоко через пламя.
Я еле успеваю поймать и глупо улыбаюсь.
— Во, он и будет первым сторожить, — радостно говорит Глоб и впивается зубами в солонковатое мясо засушенного зверька.
— Хорошо, — киваю я, откусывая небольшой кусок от своей доли и не отводя взгляда от умницы.
— Не забывай огонь поддерживать.
Я снова киваю.
В первое время приходится часто подбрасывать новые и новые умницы, чтобы огонь не погас, и я делаю это, хоть моё сердце продолжает сжиматься. Но пламя позволяет видеть то, что в этой, другой, не такой как все умнице, листья которой находятся в странной обёртке. Краем моего острого слуха я вылавливаю разговор ребят. Они мечтательно рассуждают о том, как вернутся с кучей ушей водеров, и как вожак поселения Смон Игр назовёт их лучшими воинами этого круга времени.
— Я буду смотреть на него равно, — увлекаясь, говорит Глоб. — Даже глаз отводить не буду.
— А не боишься, что он тебе морду в грязное месиво превратит? — спрашивает Зак.
— Он на его место метит, — как всегда спокойно заявляет Танга.
— Ничего не мечу, — тут же испуганно отнекивается Глоб, понимая, что сказал лишнее. Смон Игр суровый вожак, огромный и не терпящий неповиновения. Пока старость не лишит его силы, вряд ли кто-то сможет отобрать его место.
Но всё это постепенно отодвигается, размывается. Огонь больше не нужно поддерживать так часто, небольшое пламя подолгу долизывает чёрные остатки сгоревших умниц. Я не замечаю, как ребята засыпают, погружаясь всё глубже и глубже в то, что вижу в странной умнице. И хотя мне тяжело, я многого не понимаю, но кажется, с каждым новым листком мне становится всё легче и легче. Словно умница сама обучает меня, как когда-то обучал отец. Но разве мог дать мне отец то, что я получаю сейчас. Что были его три умницы? Ничто, по сравнению с этой.
Я чувствую, как внутри меня словно что-то расширяется, и вот мне уже хочется разбудить ребят, рассказать им, но я сдерживаюсь, зажимаю в себе, с великим трудом, потом лучше расскажу, завтра, когда буду знать всё, когда…
— Тварь! — резкий удар по щеке грубо выхватывает меня из сна. Я, ничего не соображая, вскакиваю на ноги, и глупо смотрю прямо перед собой. Перекошенное от злости лицо Глоба.
— Уснул всё-таки! — кричит он.
— Заткнись уже! — в пространство заглядывает Танга, и его голос в первый раз срывается в крик. Наверное, в первый раз за всю его жизнь. — Если бы он не заснул, они бы всё равно нас обнаружили.
Танга исчезает. Глоб бросается за ним и я спешу следом. В другом пространстве, дырки которого выходят на дорогу серого льда, я вижу Зака. Он выглядывает в одну из дырок, держа в руке натянутый стрельбак.
— Один раз десять и ещё шесть, — говорит он сквозь зубы.
— Пока стрел хватает, — голос Танги снова становится спокойным и уверенным.
— Ещё два из кругов вылезли.
Я припадаю к одной из дырок. Водеры продолжают выползать и выползать из кругов в дороге серого льда и медленно идут к развалине. В руках их увесистые дубины до блеска зализанные водой, текущей под толстым серым льдом.
— Это всё из-за умника, — снова взрывается Глоб.
— При чём тут Ант? — Танга неспеша заряжает стрелу. — Они ещё со вчерашнего знали, что мы в этой развалине.
— Тогда это из-за всех вас, — не унимается Глоб. — Я вам говорил, что пора возвращаться. Говорил?
— Заткнись! — не выдерживает Зак и оборачивается. Его злой, с примесью презрения взгляд, впивается в командира. — Командывание отрядом беру на себя, — тут же говорит он. — Кто согласен?
— Я согласен, — без паузы отвечает Танга.
— Ты, Ант, что скажешь? — Зак смотрит на меня.
— Подожди, подожди, Зак, — нервно начинаю я, размахивая руками. — Ради великого бога Ро, прошу, послушай. Послушайте, Зак, Танга, Глоб, — я быстро обвожу их взглядом.
Танга удивлённо отрывает взгляд от дыры, а Глоб зло плюёт под ноги.
— Не стреляйте пока, — я чувствую, как мои руки трясутся. — Дайте мне немного времени. Не стреляйте… только если они набросятся на меня… только тогда…
В глазах ребят непонимание, но разве успеть теперь объяснить им?
— Там в умнице! — почти кричу я. — Там… Дайте мне немного времени!
Я бросаюсь через все пространства к большой дыре, спотыкаясь, и еле удерживая равновесие, не останавливаясь, спрыгиваю вниз. И уже внизу, пару раз тяжело вздохнув, я медленно иду к дороге серого льда. На секунду обернувшись, вижу напряжённые лица ребят в дырках, они смотрят не понимая, и им страшно. Да, им по-настоящему страшно, потому что происходит что-то такое, чего никогда ещё не приходилось им видеть в своей короткой жизни.
Водеры удивлены не меньше. Они вдруг разом замирают, и их холодные глаза внимательно впериваются в меня. Я останавливаюсь и медленно поднимаю правую руку, сжав её в кулак. Оставляю несжатыми только седьмой и восьмой пальцы. Этот знак у нас означает добрые намерения…
Но вдруг мне становится смешно. Да смешно. Откуда водерам знать наши жесты?
— Послушайте, — начинаю я тогда громким голосом, который от напряжения заметно подрагивает. Я начинаю на мёртвом, потому что с нашим языком водеры не знакомы, как и с жестами. — Послушайте меня. Я знаю, среди вас есть хотя бы один, кто понимает на мёртвом.
