То, о чем почти все мы забываем, — это насколько мы можем и должны быть участниками художественного процесса, в который погружены. Хотя мы можем считать себя «зрителями», неизбежно мы добавляем осознанность, переживание и эмоции в то, что в основном является обменом. Обмен с чьей-то картиной, с окружающей нас архитектурой или с тяжелыми облаками, нависающими над головами. Мы воистину являемся художниками, и у нас есть шанс превратить свою жизнь в искусство. Каждый из нас оставляет отпечаток на этом мире, и мы можем превратить его в настоящее отражение нашего истинного духа. Каждое действие, каждое движение или жест руки может быть искусством, передающим, кто мы и кем стремимся быть.
Мы художники, погруженные и вовлеченные в мир искусства через свои чувства. Качающиеся сосны, дикие одуванчики, взгляд в глаза возлюбленной: искусство, значимость и смысл. Фасад старинного здания викторианской эпохи, грубый ковбой, бренчащий песенку своей тридцатилетней жене, взлеты и развороты сноубордиста, даже один-единственный полностью сознательный вдох-выдох — искусство. Мы всегда и творцы, и зрители, помогающие творить и переделывать момент своим участием, своим желанием смотреть и чувствовать и своей настойчивостью в том, чтобы быть настоящими.
Возможно, мы именно так говорим о том, что такое истинное искусство — по тому, каким оно не является: не фальшивое, не вычурное, не поддельное в угоду смеху или состраданию. Настоящее искусство не оправдывается, не умоляет о прощении и не требует послушания. Оно является отражением всего этого и одновременно уникально, как нет ни одного одинакового стихотворения, картины или татуировки в мире — и, следовательно, оно не всегда удобно. Оно может быть предложением поделиться своими страхами, что каким-то образом усилит нашу надежду, а также демонстрацией невыносимой красоты. Оно может быть стихией и рассудительностью, дикостью и медитацией, смертью и перерождением. Может показаться, что оно занимает слишком много места, а может оставлять слишком много пространства нам. Может обнажать истины или же вуалировать их. Его ужасы напоминают нам о нашей смертности, а его сияние привлекает внимание к каждой неисполненной или оставшейся без внимания мечте.
Мы иногда чувствуем себя отделенными от процесса искусства, но в каждом из нас все еще живет ребенок, который все еще любит рисовать, держать в руке острый карандаш, разбрызгивать акварель или вдыхать аромат скипидара и льняного масла, которые разбавляют пигменты и связывают их с холстом. Видение может прийти так же немедленно, как и прикосновение — прямое и не нуждающееся в объяснении. Как священники и жрицы, мы церемониально готовим пустые листы из древесной плоти, высвобождаем свою жизненную силу в фонтане красных красок, освобожденных от всех предвзятых концепций о дизайне по мере того, как смысл становится главным. Человек никогда на самом деле не производит ни приключения, ни искусства. Мы сталкиваемся с ним, оно нас поглощает... и переделывает внутри себя! У искусства всегда есть цель, находящаяся за пределами набора намерений художника, и она приходит внезапно и уходит легко, как те замысловатые тибетские рисунки на песке, в вечно движущейся среде, в которых разные цвета обязательно будут накладываться один на другой, перепутываясь и смешиваясь, пока полностью не сольются, не станут неотличимы от ландшафта, из которого они и были взяты.
Нас удовлетворяет не завершение какого-то проекта, а скорее само занятие искусством. Именно оно делает нас целыми.
«Цель искусства — это представлять не внешний вид вещей, но их внутреннее значение», — провозглашал Аристотель. И это верно как для эстетических форм, которые развивались независимо от человеческого влияния, так и для наших «собственных» творений: для рек и переплетенных кедровых ветвей, а также скульптур, рожденных инструментом в человеческой руке. Каждый отблеск на скале, каждый изгиб речного мускула — это вдохновение для сердца и пища для души. Искусство — это то, что приходит из взаимоотношений между мной и другим, когда ему позволяют выразиться. Мы существуем и действуем внутри сложной и развивающейся структуры. С художественной кисточкой или без, мы тянем руку, чтобы сделать свою отметку из центра своего переживания искусства, жизни, нашей возлюбленной Земли. В словаре художника наше внимание к форме называется «стилем». Как только мы делаем из искусства способ бытия, деятельности, слова, мы видим, как оно соответствует словам «грация, милость», что означает «красота или очарование движения без видимого усилия», «совершенство, дарованное Богом» и «молитва благодарения». Именно этим чувством текущей красоты, доброты и благодарности мы придаем грацию своим действиям и в свою очередь получаем милость одухотворенного мира, внутри которого и с которым мы действуем.
Рутинное повторяемое действие превращается в искусство, когда оно имеет стиль, становится ритуалом, параллельно с нашим признанием его смысла и важности. Те же самые действия, выполненные без внимания и осознанного намерения, являются просто привычками. Нам не нужно отрывать время от жизни, чтобы заниматься ритуалами, скорее нам нужно сделать ритуальным свое повседневное существование. Сесть утром в кровати лицом к первым солнечным лучам становится ритуалом, как только мы осознаем это как действие взаимного проникновения и выражения благодарности. Прием пищи превращается из быстрого утоления голода в искусное действо, а затем и в ритуал, когда каждая подача блюд священна, а каждый укус делается в единении. Единении с теми формами жизни, что питают нас, с солнцем, дождем и почвой, которые делают салат возможным, с духовной и эволюционной силой, движущейся как через потребителя, так и через то, что он потребляет.
Результатом становится воссоединение, поскольку наше искусство и практика вплетает нас обратно в материал нашего опыта. Вместе с ритуальными усилиями остальных мы создаем живую ткань культуры, совместно рисуем на этой ткани историю своих битв, своих чудес... своей прекрасной, прекрасной надежды.
Глава 28
Волшебный барабан: Природа и Ритм
Рабочая религия — это, возможно, та, что связывает воедино множество ритмов, которые оказывают на нас воздействие, посредством создания техник — ритуалов, что стремятся синхронизировать три танца: личный, культурный и космический. Если техника работает, то наградой становится открытие нового измерения ритма и времени — измерения сакрального.
Ритм — это повторяющийся образец ударов, отмечающих движение времени. Он проявляется в самих циклах природы: жизнь и смерть, испарение влаги и дождь, последовательность океанических волн, приливов и отливов, вдох и выдох животного дыхания, цикличность жизни листьев. Земля — это планета, на которую очень сильно воздействуют фазы движущейся по орбите Луны, и она зависит и определяется своим постоянным ходом вокруг Солнца. Последовательное сердцебиение матери — это первый звук, который слышит плод, плавающий в матке, и ребенок рождается в ритмический мир. В каком-то смысле здоровье индивидуальной или экологической системы — это результат не только ее разнообразия, но полиритмического взаимодействия составляющих ее частей. Рассуждая таким образом, мы можем увидеть, что через свою разобщенность и разделенность современное цивилизованное человечество «выбилось из ритма», из синхронизации со всем музыкальным произведением огромного Творения.
Ритм может быть помощью для возобновления связи, и барабан — это инструмент ритма. Игра на барабане имеет потенциал привести как барабанщика, так и вовлеченных в процесс зрителей в глубокий чувственный и эмоциональный контакт с их естественным «Я», друг с другом и с природным миром, неотъемлемой частью которого они являются. Исполняемые ритмы могут отражать, а временами увлекать за собой ритмы тела, на время приостанавливая будничное мышление и приводя к расширяющемуся чувству соединения или единства. Результат может быть не только музыкальным, но и магическим. Практикующие Новую Природную Духовность, а также «примитивные» туземные народы считают, что смысл и успех человеческих дел определяется духами и силами природы. Барабан для шамана — транспортное средство,
