- Да.
Головко посмотрел на красивых жреческих девушек, словно созданных из воздуха, прелести и тепла. Их руки были переплетены, их волосы пахли нежностью, истомой и чистотой, их лица сияли в свете светлого вечера, переливаясь волшебством улыбок и загадочных желаний, их одежды трепетали, скрывая восторг и тайну их тел, их брови были устремлены ввысь, как дух праведного блаженного существа, и их глаза излучали радужную энергию в виде красных-оранжевых-желтых-зеленых-голубых-синих-фиолетовых лучей ласкового неистовства, струящегося невесомым горячим лотом любви и величия, который затоплял все что только было вокруг, мерцанием высшей женственности, рождающей из всего возможного свои дерзкие, розово-белые, нежно-волосяные, сплетенные в один огромный радостный клубок, прекрасные образы истинной желанности и чуда. Один наклон головы Саргыланы стоил всех звезд, которые сыпались с ее ресниц, как сияющие алмазы, похожие на божественные капли небесной росы. Щиколотка Елены была прекрасна, словно первый шаг, совершенный ясным умом на пути к знанию, счастью и высшему наслаждению. Они стояли вдвоем, как ворота в мир космоса и любви. И Головко, почувствовав венок на своей голове и плащ на своих плечах, встал на одно колено, протянул руку в небо и воскликнул:
- Как прекрасны вы, возлюбленные мои!..
Они мурлыкали, извиваясь в нежном вихре своих сверкающих воздушных одеяний, и танцевали, и взлетали, и кружились, запеленывая Головко в кокон своей страсти.
И Абрам стоял над землей, будучи единственным мужчиной, сотворенным под небесами от начала этого мира и до конца света, и был недвижим в своей белоснежной незыблемой мраморности, запечатлевшей его навсегда в бесстрастном облике утвержденного совершенства; и потом только - через долгие блистательные времена - он вдруг сменил этот свой величественный вид на лучезарный блеск живого перламутра, призывающего всех женских существ, и стал похож на поцелуй царя зари, бесконечный, как искрящееся весельем пространство. Елена раскрыла прекрасную грудь, напоминающую два небесных купола и горящие в них две звезды, и Саргылана взмахнула ногой, протянув ее до звезд и отбросив вдаль свое ярко-желтое переливающееся платье, и превратилась в теплоту ночного тела в полумраке огоньков, мигающих на морском горизонте, или во влажную, беспокойную нагую принцессу в разноцветной летней тундре на берегу реки. Она положила свою пунцовую мягкую ручку на грудь Елены, и раскрыла свои бедра, развернув черную зеницу в центре радужных дверей, - и там было начало, тайна и венец, и там была утроба космоса, объявшая Головко, Якутию и мир; и тачбыла бесконечность, провал, труба, и там было воскресение, и там была смерть. Это был сочащийся слипшийся комок жизни, обращающийся черной дырой. Нельзя было смотреть туда; там скрывалось безумие и смысл. Головко расстегнул пуговицу на своих красных штанах, он спустил свои фиолетово-зеленые трусы, он вытащил наружу свой бирюзовый член, похожий на детскую волшебную палочку со звездочкой на конце, и он гордо поднял его вверх, как знамя войск добра, идущих на битву во имя вечного возрождения, и он подошел к Саргылане и положил свою ладонь на ее точеное плечо и посмотрел вниз.
- Нет, нет это нельзя, - ужаснулся он, заглянув в ее животворящее загадочное нутро. - Я не достоин, я не...
Он повернул ее спиной, по которой текла река сверкающей энергии, озаряющая крылья лопаток и волшебные самоцветы позвонков, и увидел ее напряженный, упругий, бежевый зад, напоминающий уютные фонари над кишащим, чавкающим зоопарком; и в центре было белое, горящее одной точкой-вспышкой основание, выбрасывающее все телесное в мир - ибо прах должен быть с прахом - и душа начиналась отсюда, рождаясь, как ракета, отталкивающаяся от окружающей среды выбросом накаленных плазменных ненужных материальных веществ вон; и дух зачинался от этой двери, вырастая от полного своего отсутствия в тайну самого себя, и только этот абсолют и символ конца мог поддержать бытие и высшую власть и сделать все чудесное истинно чудесным; и только эта жемчужная, сокрытая обволакивающей белизной изнанка любви могла принять позыв поклонения и стать подлинным началом чувств, и Головко бесстрашно вонзил свой воссиявший голубым свечением гордый жезл в этой труднодоступное узилище существа, и Саргылана охнула, поняв все, и закрыла свои глаза, чтобы лучше видеть свет. Елена подняла множество юбок и обняла Головко сзади, давая ему импульс и толчок энергией своей груди и своего духа. Головко словно встал на колени перед женственностью, объясняясь в своей недостойности коснуться настоящих тайн, но Елена сказала <да>, и он повернулся к ней, смущенный и счастливый. Ее лицо было красным, ее губы были синими, как океан, или как василек; ее юбки были пышными, и ее лоно было зовущим и бездонным, как величие мрачного пространства между двух теплых планет. Наступил взрыв; его всего охватила вибрация космических смыслов и божественных игр; он влетел в туннель рождения, обратившись факелом украденного огня, и распространился на все, распавшись и растворившись в ласке мириад зажженных им любовных свечей, каждая из которых улыбалась лицом его Высшей Женщины. <Я>, -- сказала Саргылана, появившаяся сбоку, нырнувшая вниз и обратившая свое лицо вглубь совершающегося таинства, происходящего среди звезд; и все улыбнулось, и Головко оказался посреди них, и его трепещущий орган любви был стиснут черными губами и двумя прекрасными радостными лицами великих подруг; и потом он увидел их одних, целующих самое себя, и заключенных в самое себя, и он тоже стал самодостаточным> неприступным, гордым и ироничным; и потом они, смеясь, расстались, разомкнули все связи и смычки, и Головко опять оказался в них, и над ними, и под ними; и проходили века в их играх и в их занятиях; и время было только двумя единственными женщинами и одним единственным мужчиной; и Головко сиял, и все они сияли; и Головко был словно свет и все было словно свет; и однажды Головко вознесся в горную высь, обратившись самым главным смыслом своим, и пролился дождем, светом, зарей, кровью, соком своим, на них, в них, через них, около них. И умер, погиб, закончился Головко; и взлетели, родились, восстали Саргылана и Елена.
- Что я видел? - спросил Головко, отдыхающий на матрасе.
- Ты видел все, - ответил ему женский голос откуда-то из других стран.
Жеребец пятый
Однажды что-то случилось, и он открыл свои существующие глаза, обнаружив солнечные лучи, землю и реку вдали. Он лежал на какой-то цветной подстилке, и рядом валялись две палки. Он понял, что его зовут Абрам Головко, что он - один из жителей Якутии, и что он должен бороться за счастье этой Якутии, и осуществить ряд мер по переустройству Якутии в какую-то новую, более правильную Якутию, чтобы старая Якутия отошла в историю, включавшую в себя все то, что уже произошло. Над тем, что уже произошло, не было его власти. Прошлое было сильней. Значит, лучше утверждать старую Якутию?
- Вот он! - раздался торжествующий голос справа. Головко повернул свою голову и увидел бледного Софрона Жукаускаса с каким-то щуплым черноволосым человеком, одетым в брезентовый комбинезон.
- Я здесь, - машинально сказал Головко, ощутив легкую тошноту. - Вы уже встали?
- Да мы здесь уже хрен знает сколько времени... - возмущенно проговорил Софрон, но Головка его перебил:
- Кто это?!
Софрон улыбнулся и начал нарочито подмигивать.
- А вы не догадываетесь? Нет? Подумайте. Может, вы вообще не помните, для чего мы здесь?!
- Друг мой, - бесстрастным тоном произнес Головко, - мы здесь так же, как и там, но это тоже здесь, которое там. То, что я лежу, а вы стоите, не дает никому никаких оснований для таких утверждений. Вы же знаете, что, в конце концов, Якутия есть все. Поэтому, зачем...
- Заелдыз! - вдруг крикнул черноволосый человек, делая шаг вперед.
- Что? - осекся Головко.
- Заелдыз! - повторил человек, выставляя вперед левую руку.
- Ах, вот вы о чем... Да, конечно, заелдыз, это наш пароль в этом чудесном розовом Кюсюре... Правильно? А вы, насколько я понимаю, Август?
- Ну конечно! - злобно воскликнул Жукаускас. - Мы три часа ждем вашего пробуждения! Он мне все объяснил, и я больше не обижаюсь на вас и не считаю вас предателем, но все-таки, пора уже и делом заняться!
