якутские сладки, черны и румяны. Я знал свою задачу, но теперь она больше не имеет надо мной власти. Я помнил, что великие мудрецы моего кудрявого народа объединились наконец, чтобы разбить всю эту чертову повсеместную власть тельца, и захватить все золото и алмазы в свои руки, и управлять миром и молиться единому нашему Богу! И что Якутия принадлежит Израилю и только ему. И Америка тоже, но там другие работают. Я же здесь. Якутия - это ложе для израильтянина, фундамент будущей еврейской вселенной, страна обетованная! Не о ней ли говорили пророки?! Ведь не об Уганде?! Современный Израиль же мал! Где же царить народу первому из первых! Ну конечно, в Якутии! Якутия вместит сто пятьдесят Израилей! Вот оно как! И я вступил тогда в ЛДРПЯ, прошептав про себя древнюю семитскую молитву. Ведь когда в Вавилоне произошло рождение самых прекрасных языков, возник и якутский, и когда у апостолов все эти языки объединились в двенадцать единородных огненных язычков прямо, над ними, то иврит и якутский стали одним языком! Ведь в Боге все есть язык, и в Боге все есть Израиль, и в Боге все есть Якутия! И поэтому, когда я говорю <шолом-алейхем>, это значит <Юрюнг-Айыы-Тойон> и когда я говорю <Моисей>, это значит <сергелях>. И вообще, <Израиль> значит <Якутия>! Какая разница, какие звуки произносить, если эти звуки суть одно единственное слово, которое было в начале всего? Но мир стал ужасным, Израиль был ликвидирован, евреи расселились повсюду, Якутию за грехи эвенские постигло оледенение, обратившееся вечной мерзлотой; и выродилось все, и пальмы стали карликовыми и кривыми, и баобабы стали мерзкими, и мамонты стали замерзшими. И пришел ужасный лысый зверь, копирующий прекрасный еврейский акцент, и Ленин было его имя, и был он вонючим демоном во плоти, и так им и остался, ибо могила не приняла его. И расфигачил все Ленин, и образовал Советскую Депию, похожую на говно. И - о ужас! - великая прекрасная Якутия стала подчинена этой Депии, а не Великому Израилю. Но сейчас, когда есть Израиль, а также есть Еврейская Автономная Область на Дальнем Востоке, даже и ежу понятно, что все, что находится между ними - тоже Израиль. Конечно, Израиль только один, но в таком случае можно назвать вышеупомянутую большую страну, например. Великая Еврея. И все остальное тоже есть Еврея, потому что ведь Земля круглая! И она вертится, блин! Поэтому, с какой стороны не повернуть - Еврея, Еврея, кругом одна Еврея. И надо сражаться, драться за это! И я, как Авраам, отдам всю кровь свою до капли за это. На своем месте, в своей Якутии, за того еврейского парня, который не увидел Якутии, я буду приближать светлый всееврейский миг счастья. И солнце есть еврей, и пространство, и время! Еврей Эйнштейн говаривал, что все относительно, но все эти относительности сливаются в одном едином Вечном Жиде, который обнимает собой все! И вот зачем я вступил в ЛДРПЯ! Дробахе все равно, да к тому же, на первых порах я полностью с вами согласен. Разрушить Советскую Депию, туннель под Ледовитым океаном, связь с Америкой - это хорошо, а вот потом уже - дудки! Потом, как написано во всех наших текстах, протрубят разные горнисты, и всемирная битва всех евреев во всем мире установит единый порядок. И я буду наместником Якутии! Но все впустую, все тщетно, все оказалось бредом... Ведь - Якутия - родина тунгусов, Израиль вообще оказался малюткой. Бога по всей видимости, еще не было, а я понял смысл бытия, и мне теперь все равно. Но как грустно! Я могу распылиться на двенадцать тысяч точек, могу летать, могу видеть свет, радость, восторг и все тайны; могу любить и быть любимым, могу гореть и зажигать, могу жить и воскресать, но я не могу больше вернуться в этот сладкий, одномерный и самый лучший мир простого Израиля, где есть я, Якутия и моя цель; и где мы просто можем плыть на корабле посреди Лены, и нам не нужно ничего говорить!.. Где моя глупость, где моя религия, где моя война!.. Неужели, Израиль - то же самое, что и Советская Депия, только с другой стороны?! И что тогда есть Якутия? А может, она и есть все?!!
- Ах вот вы какой, - сказал Софрон Жукаускас, выслушав эту тираду. - Когда мы прилетим, я все о вас сообщу. Или вам лучше лечь в психбольницу?!
- Говорите, мой друг, говорите... - жалобно сказал Головко. - Ваше слово сделает меня другим существом, или даст мне шанс. Я ведь могу убить вас, мне наплевать. Ведите меня, куда угодно, я буду подчиняться вам. Хотите, захватим этот геликоптер?
- Я подумаю, - серьезно ответил Софрон и отвернулся. Они продолжали лететь на юго-запад, и там существовали другие земли и реки под небом, и в них происходила жизнь и наступала смерть. Абрам Головко плакал.
Замба вторая
Где-то внизу была легкость, и мир был в городе, и огни горели на сверкающих крышах зеркальных цветных домов. Внутри были бокалы, чудесная дезодорированная чистота, красное ночное свечение букв и картинок и убедительный уют жизненного удовлетворения, заключающегося в удовольствии труда, любви и утреннего фруктового сока. Произведенный блеск преобразованной реальности был ненавязчивым, необходимым и нарочито приятным; ласка мерцающих вечерних бассейнов вспоминалась сразу же при одном только взгляде на совершенство нескольких кусочков льда в зеленом напитке; утомление от разнообразной деятельности было милым и слегка смешным, словно счастливая старость, и неизменное настроение уверенности, сосредоточенности и ожидания удачи парило везде. Мир превратился в напряженную легкоть. Вспышка построенной красоты стала любимой средой обитания. Задворки прекрасных районов города, осуществленного в самом лучшем виде, источали неотвратимое благополучие, И реки, текущие, как всегда, излучали какое-то счастливое свечение, похожее на радужное блистание веселящихся каждую ночь улиц, или на праздник довольной семьи, не подозревающей о своей изначальной несостоятельности, и откровенно любящей розовый торт на именинном столе.
Жукаускас и Головко дремали, привязанные в своих креслах в вертолете. Видимо, рядом был Мирный, потому что свежесть пронизывала ветер полета блаженным присутствием какой-то незримой, но прекрасной устойчивости мира, явленного сейчас внизу лучезарными огнями мягкого, почти волшебного света, словно взорвавшего бесконечную лесотундру, заполнившую все, и очерчивающего красивые контуры зданий, полей и дорог призрачными линиями подлинной нереальности. И это действительно существовало внизу и вдали, и этого как будто и не было, и все же лесотундра кончалась и переставала больше быть; и там на самом деле начинался волшебный туман, город грез, ласковый сонный массив мостов, домов и новых путей; и, может быть, там скрывался бредовый сотворенный океан из пляжей и рыб, а может быть, там просто был необычный поселок, превращенный жаждущим взглядом в чудо. И кресла, наверное, там были лиловыми и белыми, как цветы тундры; и скатерти там пахли крахмалом и духами, словно воротничок лорда, поцеловавшего прекрасную даму; и вода там была прозрачной и нежной, как будто кружевной пеньюар возлюбленной; и деревья там были изящными и большими, как лошади лучших пород. Может быть, это Мирный. Пена лучшего пива есть его суть, соломинка среди льда в коктейле есть его цель, ванная в розовой полутьме есть его любовь, шкаф со стеклянной дверцей есть его радость. Если наступает новый месяц и зажигается неоновый свет на стенах его домов, то, значит, приходит время веселья и буйства, и баров, сокрытых всюду, где только есть подвалы и углы; и некто в розовом пиджаке, в зеленых запонках и в очках будет танцевать свой танец около пушистой кушетки рядом с торшером, и кто-то будет просто спать в коричневой кровати посреди спальни, и никто не увидит голый белый северный полюс, который тоже существует, и никто не захочет пить кумыс. Мирный есть фабрика блаженного бодрствования в мельтешений улыбок, встреч и лжи. Мирный есть миг удачи сияющим полднем у моря на песке. Мирный есть все чудесное, лакированное, заученное наизусть. Мирный есть ядовито-зеленый велосипед.
Когда его автострады возникли среди лиственниц и пальм, его солнце осветило переливающиеся радугой капли его бензина. Когда его мороженое стало голубым и фиолетовым, его магазины покрылись гирляндами пластиковых ослепительных цветов и ожерелий. Когда его телефонные будки стали пахнуть зноем, одеколоном и чистотой, его туманные волшебные набережные спрятались в тени таинственных парков и садов, и их ограды вдоль рек увились хмелем и плющом,
Когда его автомобили раскрыли свои двери и включили свою музыку, быструю и красивую, их стекла стали абсолютно зеркальными и смогли отразить весь мир.
И если комфорт существует в этом городе, похожем на мечту о нем, то все существа становятся уверенными и прекрасными и получают новую цель, тайну и смысл. Если этажи его ослепительных зданий устремляются вверх, словно дух святого, то его замечательно сконструированный облик превращается в его истинное лицо, и его бензоколонки начинают сиять, как будто елочные игрушки. Если коридоры уютных
