надежная, как ангельская охрана, или эпоксидный клей; он был прямолетящим восторженным существом посреди голубого воздушного великолепия, принявшего его в свое возвышенное царственен блаженно улыбался, загадочно смотря на мир, существующий, словно огромная великая страна, и он желал ступить на ее волшебную мягкую почву и сделать свой божественный шаг.
Якутия находилась внизу, как подлинная страна, явленная в мире добра, прелести и красоты. Любовь была ее развлечением, река была ее достижением, звезда была ее горением, слава была ее наслаждением. Над ней царил Бог, и он падал и взлетал, уничтожаясь и являясь. Якутия сверху выглядела, как красавица, расстегивающая верхнюю пуговицу своего нежного одеяния, и была похожа на вершину холма, где сидят влюбленные, или на верх храма. Ее тайны горели огоньками, сокрытыми в пещерах и чащах, и не были различимы с высоты. Ее птицы летали в том же невероятном небе чуда, и почти не издавали звуков, храня величественную тишину горних смыслов. Ее хребты напоминали выброшенные на песок кишки какого-нибудь принесенного в жертву священного животного, и туман стоял над ними, словно пар. Ее леса были непричесанными, бескрайними и зелеными, как речные волны, отражающие хвойные заросли лиственниц и пихт; ее озера, будто кляксы на промокашке, или разбросанные дворником по тротуару льдины, беспорядочно сверкали повсюду, и ее пальмы были не видны.
Если оглядеть всю бесконечность Якутии из сияющей выси над Якутией, то сладостный ужас пронзит дух, словно святой меч. и предчувствие света заполонит душу, как прекрасное искушение. Рай мечты воплотится в цветок любви этой земли зари, и огонь красоты воссияет флагом небесного пламени. Яркая корона пышной власти царя вершин сверкнет в сладостной дали таинственным манящим сокровищем, дающим жизнь и славу; и путь в царство ослепительных глубин и истин откроется для всех, кто летает, и станет не нужен для всех, кто идет по пути. Скипетр счастья разрушит дверь очарования, и единственная страна сокроет в себе все, и имя будет произнесено.
Ее книги находились в ее склепах, и в них были написаны странные слова и нарисованы знаки могущества ее властителей, богов и душ, а ее недра хранили ее силу и ее драгоценности, незаметные с небес, и ее корабли были лучезарны, как улыбки детей святых. Когда великое существо снисходило с высот, вся страна раскрывалась ему навстречу, словно радостная ежиха, желающая накормить своих ежат, и она как будто вставала на одно колено перед тем, кто наверху, и была прекрасна,как отдающаяся женщина, тревожно-сладостно замершая на ложе в ожидании любовника. Якутия распахнула свои объятия, пахнущие нектаром, росой и снегом; и она была единственной из всего возможного. Ее воды текли в ней, как ее кровь, как ее магический сок, дающий смысл и созидающий реальность; ее морское величие, обращенное к другой стране, стало границей добра и зла и рубежом чудесного; ее восторженные старцы исповедовали ее нечеловеческую религию, молясь Богу и Богу; и ее водопады мерцали во тьме живительной влагой энергии и указывали дорогу победы.
Якутия сверху выглядела прекрасной, словно сказочный сон о волшебной стране, и казалось, что в ней таятся любые ответы и таинственные растения, и ореол любви сверкает над ней, как нимб. Все было в Якутии, все было для Якутии, Бог был в Якутии, и Бог был Якутией. Время замерло, не выдерживая ее величия, смерть стала невозможной, и шаг был сделан. Если страна оказывается внизу и ее земля объемлет собою весь ее мир, то ее цель торжествует и ее звезда возгорается, словно ее свеча, а ее будущее осеняет ее прошлое, будто корона, и ее история становится главной дорогой всей эры. Если народ не виден с высоты полета, и тайга заполняет бескрайний блистательный простор, значит, задача будет все-таки выполнена, и что-то окажется не случайным, и слова были произнесены не просто так. Если два раза говорится одно и то же, можно прислушаться к этим речам и сделать что-нибудь,или ничего. Имеющий руки держит парашютные стропы. И Якутия приближалась к Софрону, словно вожделенная отчизна, и прямо перед ним было прямое, рассекающее тайгу, шоссе.
Он летел, дрожа от холода и страха, опасаясь упасть на лиственницу и проткнуть себе тело ее острой веткой и закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз. Потом он открыл глаза, инстинктивно начав дергать за стропы, чтобы как-то управлять своим полетом и не попасть на лиственницу, а попасть на шоссе. По шоссе никто не ехал, и по обеим его сторонам начинались бесконечные надоевшие таежные заросли. Софрон задрыгал ногами, пытаясь лететь точно над шоссе, и тяжело задышал, почувствовав вдруг неожиданный ветер, который начал сносить его влево.
- Да чтоб ты!.. - выкрикнул Софрон, и тут же этот ветер смолк.
Он сделал еще несколько движений, елозя и чуть ли не кувыркаясь в своем парашюте; шоссе приближалось, и тайга приближалась. Софрон поджал ноги, съежился, сжался в какой-то клубок, как-то крякнул, осознав конец полета, и вдруг неожиданно замечательно приземлился на обочину шоссе.
Тут же его куда-то понесло; захлопал парашют; он упал, его потащило вперед, словно он был привязан к дикой лошади и таким образом его казнили; он ободрал себе руку и щеку, хватаясь за травинки и цветки, чтобы остановиться, и потом, как-то изогнувшись и что-то отстегнув, он выскочил из этого парашюта и одновременно из своей куртки, и резво пробежал по инерции четыре шага вперед. Парашют улетел прочь, зацепился за дерево и опал, словно обмякшее умерщвленное тело,или сдувшаяся резиновая игрушка. Жукаускас добежал до него, схватил свою куртку и сумку, и одел куртку.
Он вышел на пустынное шоссе, посмотрел по сторонам, вернулся на обочину и сел на лежащий пол у разломанный красный кирпич, поджав ноги и положив руки на колени. Величественное успокоение вдруг снизошло на него, словно благодать; время как будто замерло и перестало течь; и когда раздался нарастающий тарахтящий звук и запахло бензином, Софрон Жукаускас неторопливо встал, поглядел вдаль и увидел приближающийся мотороллер.
Он поднял руку; мотороллер подъехал и остановился,
- Куда вам, что вам? - спросил длинный дружелюбный шофер в очках.
- Мне? - улыбаясь, переспросил Жукаускас. - Мне туда; я хочу в Якутск.
- Сколько? - быстро сказал шофер. - Я как раз еду в Якутск.
Софрон достал кошелек, вытащил оттуда скомканные рубли и рубляшники и протянул шоферу.
- Возьмите, тут...
- Вот это дело! - обрадованно воскликнул шофер, сгребая рубли. - Садись, я тебя домчу.
- Не сомневаюсь, - ответил Жукаускас, усаживаясь сзади и обхватывая руками его талию. - Поехали!
- Поехали! - весело проговорил шофер, ставя правую ногу на педаль.
- Неужели, после всех этих приключений, ужасов и восторгов я снова буду в Якутске?! - сказал Жукаускас, поворачивая голову направо. - Неужели я увижу эти маленькие небоскребы, жену, партию и глупых существ?!
Шофер крутанул ручку руля, изрыгая мощный моторный рев.
- Мне нравится все! - серьезно проговорил Жукаускас, бросив взгляд на свой парашют у дерева. - И ведь это еще не конец! И это еще не начало! Где же возможно царство, если страна столь прекрасна?
И он торжествующе захохотал, едва только мотороллер отправился в путь, а потом замолчал, и больше не издал ни звука за всю дорогу.
Заелдыз первый
Как путешествие по прекрасной широкой реке, как полет на парашюте, как драка в тайге, как танцы в сверкающем кафе, как надежда и скука, как вечное развлечение, - такой была улица, ведущая вперед, и по ней шагали ноги Софрона Жукаускаса - старшего инструктора Добровольного физкультурного Общества - и душа его любила весь мир и была готова вместить его ужасы и прелести.
Там, где кончался чахлый сквер, находился его дом, и вок-руг был Якутск, имеющий любое обличье. Он шел в этом Якутске, небоскребы переливались разноцветным блеском, великая Лена отражала крошечные пальмы и розовые флаги, и огромные толпы людей злобно шлялись повсюду, голодно рассматривая скудную продающуюся пищу, и ничего не курили, мрачно разглядывая друг друга. Вечная мерзлота, залегающая под тротуарами, совершенно не ощущалась, словно несуществующий мировой эфир. Тальник был пылен, как заработавшийся летний строитель, и буйно рос по обеим сторонам улицы, перемежаясь с крошечными ананасиками; фонтан не работал и не журчал, высохше замерев в углу
