бродила по дорожкам, вымощенным по английскому образцу каменными плитами, и не видела больше ничего в архитектуре и переплетении белых дорожек; насколько болезненным это должно было бы быть, но это едва ли казалось болезненным, поскольку было неизбежным.
26
Теперь Хугюнау ежедневно наведывался на Фишерштрассе к господину Эшу. Следуя многократно проверенному деловому обычаю, он ни единым словом не касался дела, ради которого приходил, а ждал инициативы со стороны партнера, он болтал о погоде, распространялся об урожае, говорил о победах. Заметив, что о победах Эш и слышать ничего не желает, оставил их в покое и ограничился погодой.
Во дворе он как-то встретил Маргерите. Девочка отнеслась к нему доверчиво, вцепился за его палец и захотела снова посетить типографию.
Хугюнау подумал: 'Ага, ты думаешь, что это опять принесет тебе двадцать пфеннигов, но дядя Хугюнау еще недостаточно богат, на все требуется время'.
Тем не менее он всучил девочке десять пфеннигов для копилки,
'Ну, так что же мы будем делать, когда оба разбогатеем?.,' Девочка ничего не ответила, а уставилась в землю. Наконец нерешительно проговорила: 'Уедем отсюда'.
Хугюнау по непонятной причине было приятно это слышать: 'Значит, для этого нужны тебе деньги… Ну что ж, когда мы разбогатеем, то сможем уехать вместе, Я беру тебя с собой'. 'Да', — согласилась Маргерите.
Когда он поднимался к Эшу, она, как правило, карабкалась за ним, садилась на пол и слушала. Или же, по крайней мере, провожала его до двери.
Зная, что девочка слышит его, Хугюнау сказал: 'Люблю детей',
На Эша, как показалось, это произвело хорошее впечатление. Он усмехнулся: 'Это сорванец… Она, наверное, и убить способна'.
'Hai'ssez les Prussiens'[17],- не смог удержаться от такой мысли Хугюнау, хотя Эш был вовсе не пруссаком, а люксембуржцем. Эш продолжал: 'Я частенько думаю над тем, чтобы удочерить этого маленького сорванца… у нас ведь нет детей'. Хугюнау удивился: 'Чужой ребенок!..'
Эш сказал: 'Чужой или свой… это же все равно… он ведь никому не нужен'.
Хугюнау засмеялся: 'Так ведь и о собственном не всегда можно сказать наверняка'.
Эш продолжал: 'Отец интернирован., я говорил жене, что можно было бы удочерить… девочка ведь почти что сирота'.
Хугюнау задумчиво произнес: 'Хм, но тогда вам придется о ней заботиться'.
'Естественно', — ответил Эш.
'Будь в вашем распоряжении немного денег или получи вы их, например, продав что-нибудь, тогда вы могли бы заключить договор страхования жизни для своей семьи. Я поддерживаю связи с различными компаниями'. 'Ну', — отреагировал Эш.
'Я, слава Богу, холостяк, в столь тяжелые времена — неоценимое преимущество. Но если бы я вознамерился обзавестись собственным домом, то все-таки обезопасил бы свою семью деньгами или еще каким-нибудь образом. Да, но у вас-то завидные возможности сделать это…'
Хугюнау ушел. Во дворе его ждала Маргерите. 'Ты хотела бы остаться здесь навсегда?' 'Где здесь?' — поинтересовалась девочка. 'Ну, здесь, у дяди Эша'.
Девочка зло уставилась на него. Хугюнау подмигнул 'отрицательно покачал головой:
'Нет, не так ли?' Маргерите ответила ему улыбкой.
'Значит, ты не хочешь…'
'Нет, мне здесь не нравится'.
'Он тебе вообще не нравится… он наверняка очень строг с тобой, а?' — и Хугюнау показал, как стегают ремнем. Маргерите презрительно скривила губы:
'Не…' 'А она… тетя Эш?.,'
Ребенок пожал плечами.
Хугюнау остался доволен: 'Значит, ты здесь не остаешься. Мы уедем вдвоем, вместе, в Бельгию, Давай теперь мы пойдем к господину Линднеру в типографию'.
Словно два друга они направились к печатной машине и стали смотреть, как господин Линднер заправляет бумагу.
27
История девушки из Армии спасения в Берлине (4)
Ощущение, что евреи наблюдают за мной, не обмануло меня. В течение двух дней мне слегка нездоровилось, я едва прикасался к завтраку, а на людях появлялся всего лишь на полчаса. Вечером второго дня в дверь моей комнатушки постучали, и к моему удивлению вошел маленького роста мужчина, которого я всегда считал врачом. Он и вправду оказался тем, за кого я его принимал.
'Вы, должно быть, заболели?' — спросил он.
'Нет, — ответил я — а если и так, то кого это касается?'
'Вам это ничего не будет стоить, никаких денег, — пробормотал он нерешительно, — просто нужно помочь'.
'Благодарю, я в полном порядке'.
Он стоял передо мной, держа трость прижатой к груди.
'Температура?' — спросил он.
'Нет, все в полном порядке, я сейчас выйду'. Я поднялся, и мы вместе вышли из комнаты. В передней ждал один из молодых евреев с театральным пушком на щеках.
Здесь врач отрекомендовался: 'Меня зовут доктор Литвак', Бертранд Мюллер, доктор философии', Я протянул ему руку, он не преминул всучить мне и свою — сухую и холодную, такую же гладенькую, как и его лицо.
Они присоединились ко мне, словно это было само собой разумеющееся дело. Хотя у меня практически не было никакой цели, я шел быстрым шагом. Эти оба, расположившись справа и слева от меня, выдерживали шаг и беседовали друг с другом на идиш. Возмущение мое было вполне оправданным: 'Я не понимаю ни единого слова'.
Они рассмеялись, а один заметил: 'Он говорит, что ничего не понимает'.
Через мгновение: 'Вы что, и вправду не понимаете идиш?' 'Нет'.
Мы вышли на Райхенбергштрассе, и я взял курс на Рикс-дорф.
Ну и тут мы встретили Мари. Она стояла, прислонившись к фонарному столбу. Было уже довольно темно, ведь экономили на газе. И тем не менее я сразу же узнал ее.
Впрочем, окна забегаловки напротив слегка ее освещали.
Мари тоже узнала меня; она улыбнулась, затем поинтересовалась: 'Это ваши друзья?'
'Соседи'.
Я предложил зайти в забегаловку; Мари выглядела утомленной, и, казалось, ей надо подкрепиться. Однако оба моих попутчика от приглашения отказались. Может, опасались, что их заставят есть свинину, а может, побаивались насмешек или еще чего-нибудь. В любом случае вполне можно было бы воспользоваться ситуацией, чтобы избавиться от них.
Но тут случилось нечто странное: Мари взяла сторону евреев, сказав, что вовсе не голодна, и, словно по другому и быть не могло, пошла впереди с молодым евреем, тогда как я поплелся сзади с доктором Литваком.
'Кто он?' — спросил я у врача, указав на молодого еврея, полы серого сюртука которого болтались
