Хлопнула дверь — это Фомич вышел из кабинета.
— Пошли вон! Все! — яростно заорал директор.— Толку от вас! Скорее от козла молока дождешься! Колька, Мишка и ты, Федька, останьтесь.
Послышался шум отодвигаемых стульев, шаги, звук закрываемой двери.
— Ну, Колька!—раздался бешеный голос директора.—Ты что мне обещал, когда уговаривал Никитина с завода выгнать?! Что сможешь этот проект сам до конца довести! Так до какого конца?! До этого?! Ты именно такой конец имел в виду?!
Ему ответил молодой заискивающий голос:
— Папа, все было бы нормально, но когда все это началось... Ну, я про Тольку...
— Я тебе не папа,—зашипел Богданов.—Был папа, да весь вышел. Ты мне ответь, ради кого я завод по миру пустил? Людей, которые здесь десятилетиями работали, разогнал? Мне что, три жизни отпущено? Я для кого старался? Для себя? Я о семье думал, от которой сейчас только ты, урод, один и остался? Или ты думаешь, что я на тот свет все с собой заберу?!
В кабинете что-то загремело и покатилось с оглушительным грохотом, а потом наступила мертвая тишина.
— Да-а-а,— протянул через некоторое время директор.— Все прахом пойдет! Коту под хвост! — с горечью в голосе сказал он, а потом уже другим тоном спросил: — Мишка, Федька, работнички ножа и топора, чего нарыли? Чьих рук это дело? Не смогу я спокойно умереть, не узнав, кого мне на том свете искать, кому в глотку за смерть сына, жены и дочери с внучками вцепиться. Давай, Федька! Что нового?
Когда Иван услышал о насильственной смерти женщин и детей, о которой ничего не знал, его лицо на какое-то мгновение окаменело, но тут же . приобрело свое обычное невозмутимое выражение, и он стал слушать дальше.
— Ничего, Виктор Петрович,— почтительно произнес между тем низкий хриплый голос.— Серьезных залетных в нашем городе не было, а баратовские против вас никогда в жизни не пойдут. Вот и Панфилов, с которым я сумел накоротке переговорить, тоже считает, что баратовские здесь не при делах. Да и нет у нас в городе специалистов такого класса, чтобы после них никаких следов не оставалось.
— Слышь, Федька, а не может это быть сам Матвей? В смысле — его люди? У него-то специалистов каких хочешь найти можно,— задумчиво спросил директор.
— Совершенно определенно — нет,— твердо заявил Федор.— Он первым никогда в жизни не нападает. Ни-ког-да! Его удар всегда второй, но тут уж, дай бог, ноги живым унести. А мы с ним нигде не пересекались. А понадобись ему вдруг завод, так он наши долги выкупил бы и схарчил, даже косточками не похрустевши.
— Что же получается?! Что всех моих родных дух святой на тот свет отправил!? Это ведь только после него никаких следов не остается! — взъярился Богданов.
— Дух не дух,— с сомнением в голосе сказал Федор,— а вот в спецслужбах профессионалы такого класса могут быть. Только непонятно, зачем против вас такие силы задействовать. Это же, извините, все равно, что из пушки по воробьям.
— Ну, по спецслужбам у нас Мишка специалист. Что скажешь? — спросил Богданов.
— То же, что и Федор Семенович,— раздался спокойный уверенный голос.— Что спецслужбами здесь и не пахнет.
— Пахнет! Не пахнет! — яростно заорал Богданов.— Вы мне дурака не валяйте! Вы носом не нюхайте, а землю ройте! Мне результат нужен! Ясно? Работайте, черт бы вас всех побрал! А то у меня ведь разговор короткий — по миру пущу! — и уже немного спокойнее сказал: — Ладно, ступайте, отдохнуть мне надо. Шурке скажите, чтобы до одиннадцати ко мне никого не пускала, и дверь за собой захлопните.
— Папа,— раздался заискивающий голос Николая.— А может поучить Фомича, как себя вести надо? Чтобы не наглел?
— Оставь его в покое! — рявкнул директор.— Слава богу, хоть один нормальный мужик смог мне в глаза правду сказать. Не чета вам, подхалимам и лизоблюдам! Вон отсюда!
Щёлкнул замок внутренней двери, потом наружной — это Николай, Михаил и Федор тихонько вышли в приемную иг закрыли за собой двери.
Лежа на шифоньере, Иван, услышав шаркающие, старческие шаги, подобрался к краю шкафа и посмотрел вниз — в комнату отдыха вошел директор. Иван видел его только на фотографиях и знал, что ему пятьдесят пять лет, но сейчас перед ним был старик с мокрыми от пота, поредевшими седыми волосами, черными кругами под глазами, ввалившимися висками и желтым, изможденным лицом. Его лоб был обильно усеян мелкими капельками испарины, а в глазах застыло выражение смертельной тоски и безнадежности. Он подошел к бару, открыл, подумал немного и налил себе полный стакан водки, который выпил в один прием, а потом рухнул в кресло, согнулся, обхватив голову руками, и сквозь зубы застонал:
— Господи-и-и! Зачем жил?! Зачем?!
Но Иван не собирался выслушивать его причитания — с легкостью и изяществом кошки он спрыгнул на пол. Услышав шум, директор поднял голову, и на секунду их глаза встретились.
— Господи, прости мою душу грешную! — было последнее, что успел прошептать в своей жизни директор, прежде чем потерял сознание от резкого удара ребром ладони по основанию шеи.
Иван легко подхватил его, перенес обратно в кабинет и усадил в кресло за рабочим столом. Достав все из того же мешка ножны, он вынул из них короткий, заточенный до бритвенной остроты старинный меч и, придерживая голову директора левой рукой, чтобы не упала, правой, даже без особого замаха, ударил по его шее, и меч рассек ее, как горячий нож масло. Аккуратно и бережно вытерев меч полотенцем, Иван снова убрал его в ножны, а потом обошел кресло, из-за его спинки, чтобы не испачкаться кровью, взял голову директора за волосы и перенес на стол для заседаний, где установил точно в центре, лицом к двери.
В комнате для отдыха он отлепил скотч, снял вырезанные куски стекла и осторожно выглянул — вокруг никого не было. Он вылез на подоконник, снова закрепил скотчем стёкла и тенью соскользнул по стене вниз. Перебегая пригнувшись, от одной кучи хлама к другой, он мгновенно добрался до причальной стенки, где по цепи быстро и бесшумно спустился в воду, нашел акваланг, надел, нырнул и исчез.
Вынырнул он около самого маленького из островков, тянущихся цепочкой почти посередине Волги, где в ожидании его сидел с удочкой Лешка. Иван снял акваланг и распорядился:
— Собирайся! Сегодня же в Москву возвращаемся! И ближайшим рейсом ты улетишь к остальным на Кипр!
— Но, папа,— возразил ему парень лет двадцати пяти -двадцати шести на вид, удивленно вытаращив свои серые глазищи.— Мы же договорились, что улетим вместе, когда все закончится.
— Все отменяется, Леша,—твердо сказал Иван.—Ты улетишь один. Так надо!
Алексей, знавший, что, когда папа говорит таким тоном, спорить с ним бесполезно, начал собирать вещи, а Иван, взяв сотовый телефон, отошел с ним подальше и набрал номер.
— Ты, Гиена, надо мной никак подшутить вздумал? — услышав ответ, спросил он таким ледяным тоном, что его собеседник почувствовал себя уже покойником.— Ты, гнида, знал, что я никогда не трону женщин и детей и поручил их ликвидацию кому-то другому. Так?
— Господин Иван! — заорал тот, захлебываясь словами.— Богом клянусь! Здоровьем клянусь! Да я самой жизнью своей вам клянусь, что я здесь ни при чем! Ну поверьте мне! — почти рыдал он.— Моему клиенту совершенно не нужны эти смерти! Наоборот! Они нам все карты спутали! И теперь придется всю схему менять! Поэтому прошу вас, пожалуйста, не предпринимайте больше ничего.
— Значит, я возвращаю тебе треть суммы, и мы расстаемся,— решительно заявил Иван.
— Нет-нет! Что вы! Не надо! Бог с ней! — умолял его Гиена.—Тем более что нам может опять потребоваться ваша помощь. Поэтому, пожалуйста, не выбрасывайте телефон, как вы собирались.
— Хорошо! — немного подумав, ответил Иван.— Но! Первое, ты мои принципы знаешь...
— Знаю,— торопливо подтвердил Гиена.— То есть слышал.
— И второе. Ты, насколько мне известно, сам из Баратова, значит, и связи у тебя здесь должны были остаться. Так вот, ты этого подонка, который женщин и детей убил, сам найдешь и мне сдашь. Понял?.
— Найду! — твердо заявил Гиена, вытирая пот, льющийся со лба от чувства величайшего облегчения, что грозу пронесло стороной.— Может, не сразу, но найду!
Услышав в трубке короткие гудки, он обессиленно обмяк в кресле, словно из него воздух выпустили,
