где школьники, студенты или просто желающие могут повторить те или иные, сделавшие эпоху в науке, знаменитые эксперименты, — мы шли из зала в зал и во мне невольно зрела крамоль ная мысль.
В Лувре ярко выделяются три ошеломляющих шедевра — Венера Милосская, Ника Самофракийская, Джоконда. Если бы многие из остальных экспонатов и не дошли до наших дней — уровень цивилизации не стал бы от этого качественно ниже. Во Дворце Открытий тоже не всё равноценно, там тоже есть снежные вершины человеческой мысли, есть пики и пониже. Но там нет ни одного экспоната-открытия, без которого человечество могло бы обойтись. Обойтись без риска стать чуточку в чем-то беднее. Каждое из открытий является ступенькой лестницы, по которой человечество взобралось в сегодняшний день.
Поражает полнота экспозиций этого изумительного музея научной мысли. Я поделилась своим впечатлением с Кастлером. Он согласился со мной. Потом, рассмеявшись, сказал, что одно открытие тут забыто. И прочёл шуточную балладу (из своей книги) о профессоре, которого ночью разбудил крик петуха. Учёный глубоко задумался — о чём это кричит петух? И немедля написал в Парижскую Академию наук: я сделал великое открытие в куриной психологии. Я догадался, что петух принял месяц за солнце! Баллада кончается так: «Следующий день в Ханахене был полон ликующих криков: одна из кур и господин профессор оба снесли по яйцу!»
Уже несколько часов мы ходим по музею. И мне показалось, что Кастлер начал уставать (всё-таки ему семьдесят лет).
— Как быть, Мамед? — шепнула я Алиеву, физику из Ба ку, стажирующемуся у Кастлера. — Пора кончать? Он удивился:
— Ни в коем случае! Профессор приходит в лабораторию рано утром и до вечера трудится наравне со всеми.
В этот день было ещё много впечатлений, открытий, шуток. Мне запомнился шуточный комментарий Кастлера к эффекту Комптона. Так называется важное открытие американского учёного, суть которого сводится к следую щему: квант света — фотон, столкнувшись с электроном, передаёт ему часть своей энергии и меняет направление своего полёта.
К чертям! — закричал электрон, Кто так меня пнул?
Прости, — зарыдал фотон, Во всем виноват Комптон, На это меня натолкнул. Я тоже шишку набил, Свой путь совсем изменил.
… Возвратившись в Москву я отыскала в книге Кастлера балладу, услышанную мною в Париже об «эпохальном» открытии в куриной психологии. Она называлась «Comptes rendus de Academie de Sciences», и в конце её стояло: 1931, 193, 1049. Так называется журнал — «Доклады Академии наук», а цифры означают год, номер тома и страницу. Совсем, как ссылка в конце научной статьи.
Я взяла в библиотеке этот том и на указанной странице нашла раздел «Психология животных» — и в нём сообщение некоего Бижурдена. Оно коротко и его стоит привести целиком.
«О влиянии луны.
М.Ж. Бижурден
В ночь с 28 на 29 июля в 24 часа 30 мин. + 5 мин. (летнего времени) пел петух, хотя было далеко от его обычного времени. Заметим, что небо было чистым, а луна полной. Без сомнения петух уже спал и проснувшись рассудил, что уже день. Я указываю на этот факт, поскольку он позволяет объяснить различные влияния луны».
А в конце была добросовестная ссылка на другого учёного, написавшего на эту же тему статью «Ночное пение петуха, как тема научного исследования». Бижурден отдавал ему должное: «Этот учёный исследовал вопрос со всех точек зрения, в частности с точки зрения детерминизма».
Вчитайтесь в глубокомысленную учёность этих строк! Обратите внимание на то, с какой точностью зафиксирова но время, на глубокое знание повадок кур, на всеобъемлющее заключение, на традиционное указание предшественника и на не менее глубокомысленное название его труда!
Что это, пародия? Или такие сообщения действительно выслушивались членами Парижской академии наук?
Пожелтевшие за сорок лет страницы одного из наиболее авторитетных научных журналов свидетельствуют, что учёные мужи действительно выслушали это сообщение. Более того, месье Бижурден был членом Академии, иначе после его фамилии была бы указана фамилия академика, представившего коллегам его труд!
Всё было всерьёз! И поэт-учёный едко высмеял «выдающееся» открытие.
Это одно из немногих весёлых кастлеровских стихотворений. В его книге больше грустных и глубоких. Последнее стихотворение: «Кипарисы южного кладбища, мрачно и гордо глядите вы в небо. Восклицательные знаки смерти, вы обращаетесь к нам, живущим!»
Стихи, как эти кипарисы, связывают живых и мёртвых. Словно эстафета передаются они от поколения к поколению. «Они говорят будущим людям: мы плоды любви, страдания, борьбы, не пренебрегайте нашей судьбой!»
Альфред Кастлер подарил человечеству не только научные открытия — плоды своего интеллекта, но и поэзию души, опыт своей жизни.
ГЛАВА 6
Не в силах мы измерить глубину морского простора, где шумят волны. И я вздыхаю. Идут дни, гора Хиз снова покрыта снегом, я охвачен печалью…
Французский сатирик Пьер Данинос в своей книге «Записки майора Томпсона» пишет: «Лишь тот, кто проехал всю Францию за две недели, может увезти в своём чемодане стандартное представление о ней и берётся утверждать, что по-настоящему знает эту страну. Но тот, кто живёт во Франции постоянно, каждый день заново убеждается, что ничего не понимает в ней, или же вдруг узнаёт что-то такое, что полностью перечёркивает его прежнее представление об этой стране».
Если исходить из формулы Даниноса и распространить её на Японию, где я пробыла три недели, я попала в промежуточное положение — не две недели, но и не всю жизнь. Прожив лишнюю неделю, я потеряла возможность козырять знанием Японии. Но ещё не приобрела права утверждать, что мне о ней ничего не известно, или говорить, что разочаровалась в своих ожиданиях.
А ожидания мои наслаивались годами и восходят к раннему детству, когда я часами любовалась бабушкиной шкатулкой, на которой золотом по чёрному лаку был изображён изящный конус, парящий в безграничном пространстве, и под ним едва намеченный невиданный пейзаж, и домики, и ниже — море. А на нём лодки. Лодки, похожие на прекрасных птиц, уже расправивших одно из крыльев, чтобы в следующий момент взмахнуть обеими и уйти ввысь к призрачному конусу.
Так в мою жизнь вошла Япония, столь отличная от всего, что меня окружало. И я часто задумывалась, почему конус на шкатулке именуется Фудзиямой? И должно было пройти много лет, прежде чем я смирилась с тем, что «яма» никак не связана с кратером на вершине этого потухшего вулкана.
Позже моим воображением овладела опера, и «Чиочио-сан» сделала мои представления о Японии яркими и певучими и, как я теперь поняла, ещё более далёкими от действительности.
В юности я читала запоем, но книги о Японии попадались редко, хотя я поглощала всё — от немногочисленных переводов японских классиков до невыразительных романов европейских авторов, подобно Пьеру Лоти, тяготевших к Востоку, и непринуждённо надстраивавших всё новые этажи на фундамент, заложенный моей любимой шкатулкой.
Потом в мою жизнь вошли букинисты, и круг возможностей расширился, у меня появились забавные книжки серии «Библиотека туриста», изданные Акционерным обществом южно-маньчжурской железной дороги. Всё это было написано ещё до моего рождения, но я с удовольствием смаковала сладкую японскую клюкву, специально выращенную для того, чтобы разжигать воображение снобов, ибо в те далёкие времена
