стало Васушена — тот, чье богатство — его рать; а за упорство и пламенность пыла его звали Вриша, что значит бык.
Несколько лет мы счастливо жили в стране Анга неподалеку от дельты Ганги. Сейчас всю эту страну Дурьодхана подарил Карне во владение, но тогда еще Карна не подозревал о своем будущем. Он усердно перенимал отцовскую науку, и не было ему равных в стрельбе из лука и управлении колесницей. Он стал могучим бойцом и вдруг ощутил в себе огненную силу, о которой поют чара-ны. Тогда мой сын возжелал подвигов и славы и ушел в Хастинапур. Я был с ним во время состязания, на котором он оспорил силу самого Ард-жуны. За одно это Дурьодхана удостоил его своей дружбы и уговорил Дхритараштру помазать его на царство в Анге.
Это был день нашей величайшей радости и горя, — по-стариковски всплакнув, говорил Ад-хиратха. — Как много народа мечтает о богатстве и власти! Сколько завистливых глаз было обращено на моего сына, когда Дурьодхана и другие преданные ему молодые цари, тащили моего мальчика на трон из дерева удумбара, покрытый шелковой тканью и украшенный золотом. Тогда многим казалось, что солнце вышло из-за туч только для того, чтобы освещать дорогу Карне — воину, равному по силе самому Индре. Согласно обычаю, они окропили его из освященных мантрами золотых и глиняных сосудов, и он сиял, как только что взошедший месяц. А я хотел крикнуть: «Мальчик, не слушай восхвалений, не бери даров. Золото и власть погубят тебя. Они не приносят счастья, а лишь отягощают карму».
День победы Карны стал для нас с Радхой черным днем. Тогда мне пришлось рассказать Дхри- тараштре, что Карна — не мой сын. Слепой царь был поражен этой историей, достойной песни ча-ранов, а жена покойного Панду, чистая душой Кун-ти, услышав о корзине в волнах реки, упала без чувств. Наверное, ее, вскормившую троих сыновей, потрясла жестокость неизвестной матери, отдавшей своего ребенка на волю реки.
Так мы потеряли нашего сына. После Карны у Радхи появились еще дети, но ей все равно тяжело от мысли, что ее любимец забыл свой дом и тех, кто нянчил его. Мы покинули Ангу, хоть он и звал нас остаться в его дворце. Тяжело принимать дары от того, кто был твоим сыном. Несчастный, он получил от жизни все, о чем может мечтать смертный. Он ездит на золотой колеснице, и перед его белым знаменем с эмблемой слоновьей подпруги склоняются цари и кшатрии. Да, он отважен, но в битве первыми погибают отважные. Он горд, но гордецы не' принимают советов осторожности, и ради песен чаранов готовы сложить голову…
Кто, как не мы, суты, знаем о цене подвигов наших властителей. Ведь возничие боевых колесниц находятся всегда рядом со своими героями и сочиняют песни, прославляющие их деяния. Даже у Дхритараштры, которому мудрость служит единственным оком, постоянным спутником стал сута Санджая. Но Карна не хочет держать вожжи, не хочет слагать стихов о чужих подвигах. Он хочет сам открывать путь героям, хочет, чтобы о нем пели песни! Сын суты теперь выбирает суту на свою колесницу. И сердце мое говорит, что недобрую песню сложит тот, кому выпадет карма погонять быстроногих коней Карны.
Но почему?! — воскликнула Прийя, до этого сидевшая неподвижно, как сандаловая статуэтка. — Ведь вашего сына хранят боги.
Боги только отбирают. Они отняли у меня моего сына, а у сына — надежду. Он получил знания, как обращаться с небесным оружием, от великого дваждырожденного Парашурамы из рода Бхаргавов, но что толку в этой науке, если сам Индра лишил моего мальчика непробиваемого панциря?
Неужели это правда? — задохнувшись, вымолвил Митра. — Он же был неснимаемым.
Карна даже мне не рассказывал об этом. Ча-раны поют, что Индра попросил его отдать панцирь по доброй воле. Оружие богов не должно влиять на карму людей, и мой сын сказал, что исполнит просьбу небожителя. Великое и горестное чудо. Под острым ножом Карны неснимаемый панцирь, хранивший от смерти, упал с плеч, как рисовая шелуха. И не было ни крови, ни боли, только предчувствие смерти ножом полоснуло по сердцу…
— Но ведь это только выдумка чаранов. — предположил Митра. — Может быть, Карна про сто спрятал панцирь до того момента, когда он по надобится?
Адхиратха невесело усмехнулся и, не вставая, плеснул себе еще вина в глиняную чашу.
— Сердце говорит мне, что чараны правы. Боги завистливы. Разве могут они позволить про стым смертным хранить свое оружие? Да и без помощи богов Карна не мог бы снять панцирь. Уж я-то знаю — много раз пытался сделать это. Я го ворил с Карной на другой день после того, как Ин дра забрал его панцирь и серьги. Нет, мой сын не обманывал меня. Его сжигал бессильный гнев, и утолить его он пришел к единственному на земле человеку, который любил его не за богатство и власть. Он пришел ко мне как сын к отцу, потрясенный несправедливостью небожителей. Он кричал, что жрецы все лгут, и боги далеко, а тот, кто явился ему, не был богом…
Но зачем же он тогда отдал панцирь? — воскликнула Прийя.
Его очаровали речами, убедили, что того требует высшая справедливость. Мой сын всегда чтил дхарму кшатрия… А я бы не отдал. Будь ты Индра, будь ты хоть кто. Мой, и все тут! Может, это был дар какого-нибудь бога повыше, чем Индра?! — старик сам испугался своих слов и на всякий случай сделал рукой охранительный знак. — Что я говорю? Людям неведомы пути и цели богов.
Но если чараны прозревают истину, — сказал Митра, — то не могут быть ложью их песни о том, что Индра дал Карне взамен панциря волшебное копье, которое можно использовать только один раз, но зато оно разит без промаха.
Старик горестно кивнул головой:
Да, я тоже слышал об этом блистающем, как молния, копье. «В сандаловой пыли, в золоченом тростниковом футляре хранится ее змеегла-вый наконечник». Я не знаю, правда ли это, но лучше бы он не принимал этого дара Индры. Тогда бы мой мальчик не был бы так уверен в победе над Арджуной и не рвался бы так неоглядно в битву, не мечтал бы о невозможном.
Но почему у Карны такая ненависть к Пан-давам? — тихо спросил я. — Неужели тот, кто сделал его царем, получил ключи от его сердца?
Я не знаю, — ответил Адхиратха, — он всегда был милостив и справедлив. Нет, не речи Ду-рьодханы сделали его врагом Арджуны. Радостным, полным надежд поехал он на сваямвару Дра-упади, а вернулся подавленным и ожесточенным. Прекрасная панчалийка не позволила ему даже выстрелить из лука, когда другие герои, жаждавшие ее любви, оказались бессильны поразить цель. Драупади сказала, что не пойдет за сына суты. Зато как она радовалась, когда состязание выиграл сын царя Панду Арджуна. С тех пор пламя ненависти сжигает сердце Карны. Что стало с моим мальчиком! Он всегда был нежен и почтителен с женщинами, а в зале собраний дваждырожденных после решения Игральных костей смеялся в лицо Ард- жуне и, словно попав под власть ракшаса, кричал Драупади: «Ты супруга рабов. Брось их и останься в Хастинапуре». Как черны пути человеческой кармы! Ведь не стань он царем, не получи в дар силу и богатство, не стоял бы он сейчас перед смертельной угрозой. Он остался бы добрым и любящим, наслаждался бы, как в детстве, гонкой на колеснице и пением птиц в лесу, а теперь жар его сердца ушел в острые стрелы и блестящий клинок. Ни счастья, ни огня…
— Не отчаивайтесь, ваш сын — могучий воин, и не для него бесславная гибель в битве, — ска зал Митра.
И я могу поклясться, что в этот момент он искренне сочувствовал Карне и хотел, чтобы слова его оказались пророческими. Мой друг не играл и не лицемерил. Мы оба поддались обаянию Карны, склонив головы перед обликом, рожденным словами отца.
— .. .Лишь один раз просияет молния, и небес ный огонь уйдет в землю, лишь одного смертного врага мечтает поразить Карна. Не надежда, не вера, а лишь ненависть влечет моего сына в битву… — слова Адхиратхи слились в невнятное бормотание.
Он в изнеможении упал на циновку и зарыдал. Я видел, как наполнились слезами огромные глаза Прийи. Сам я чувствовал себя ужасно. Мы с Митрой утопали по уши во лжи, и хоть это действительно была ложь во спасение Арджуны, Карне она могла принести гибель. И до боли было жалко этого старика, сломленного тем, что многие безумцы называли «счастливой судьбой Карны».
Мы помогли Радхе уложить мужа на циновку, укутали его теплым покрывалом, поправили дрова в очаге и, поклонившись, пошли к выходу. Заскрипев, открылась белая дверь, и мы вступили в дождливый мрак улицы. Прийя тесно прижалась ко мне, и я чувствовал, как дрожит ее тело под тонкой тканью. Митра, шедший последним, придержал дверь, и мы оглянулись.
