легкий, очень приятный аперитив пробуждает центр голода… возбуждает аппетит.
Ее поразило, с какой вызывающей циничностью Мартин отзывался об аппетите и голоде. Естественно, что это вовсе не относилось к еде. Он подразумевал совсем иной аппетит – простое животное желание удовлетворить свою нужду. Что ж, теперь нет никаких сомнений, она ему безразлична.
– Но я ничего не могу с собой поделать. В этом платье ты вылитая сирена. Извини, но рядом с тобой мне ужасно трудно сосредоточиться на каких-то вонючих котах и…
– Не смеши!
От волнения у Николь задрожал голос, а непроходящая сухость во рту придала ему предательскую хрипоту, что он, по всей видимости, понял очень однозначно и незамедлительно перешел в наступление.
Мартин не отпускал ее. И пока она разговором тщетно пыталась разрядить накалившуюся атмосферу, он, не теряя времени, стал медленно, кругами водить большим пальцем по ее ладони. Даже от такой невинной ласки у нее защемило в груди, по телу прошла дрожь и, будто отыскав себе пристанище, остановилась на руке. В следующую секунду она как бы перешла в другое измерение, ощутив какую-то удивительную легкость и невесомость. Теперь все сконцентрировалось на крошечной точке их контакта, на нежном, ритмичном поглаживании, вызывающем восторг и путающем мысли. Неимоверным усилием воли Николь отбросила наваждение и предприняла новую попытку перевести все в более спокойное русло.
– Кто не знает, что сирены маленькие, хрупкие существа с длинными светлыми волосами…
Мартин упрямо покачал головой и слегка надавил пальцем на ладонь.
– Ты говоришь о наядах, – мягко поправил он ее и, склонив голову, оказался совсем рядом с лицом Николь, так что она щекой почувствовала его дыхание. Голос Мартина стал совсем тихим и перешел в возбуждающе-чувственный шепот. – Мне видятся сирены высокого роста и с длинными ногами…
Он ласкал ее глазами, и, к своему стыду, Николь поймала себя на том, что, сама того не желая, возбуждается, словно его испытующий взгляд, обретя какую-то физическую основу, возымел над ней власть. Она вдруг почувствовала, как у нее подкашиваются колени. Где-то глубоко-глубоко в ней осталось еще немного разума, который сознавал, в какую беду она попала, и понимал, что надо сейчас обязательно подвигаться, ибо стоять так небезопасно. Однако оказалось, что ее ноги перестали ей подчиняться. В другое время, если бы даже Мартин связал ее по рукам и ногам, она не стала бы большей пленницей – это легкое прикосновение пальца действовало на нее гипнотически.
– Мартин…
Этим окликом она хотела выразить протест, по крайней мере, вкладывала в него такой смысл, но странно, он прозвучал даже для нее самой взволнованно, с придыханием…
– У сирен волосы шелковистые, цвета слоновой кости…
Он скользнул сильными загорелыми пальцами по волосам, вызвав озноб у нее на затылке. Почувствовав их у себя на шее, она съежилась в испуге, что они вот-вот сойдутся на горле и сдавят его.
Уловив слабый предательский сигнал ее невольной реакции, Мартин улыбнулся, торжествующе сверкнув глазами, и возбуждающе легким движением потеребил ей волосы на затылке. Этот жест произвел тот же эффект, что и с ладонью, и Николь непроизвольно отреагировала.
– И у них гладкая золотистая кожа… – Мартин отпустил ее руки и заулыбался во весь рот, услышав, как она тихо-тихо недовольно хмыкнула. – Темно-темно-синие глаза, под цвет моря у этих островов.
Голос Мартина звучал глухо и словно окутывал ее каким-то гипнотическим покрывалом, от которого ей никак не удавалось избавиться.
– Губы у сирен чувственные и сладострастные, они созданы для поцелуя…
Мартин выдохнул слова прямо у рта Николь, и от его быстрого, но настойчивого поцелуя ее возбуждение переросло в сладостную истому.
– А тело трепещет в ожидании любви…
Последняя фраза Мартина прозвучала почти неслышно, его тихий шепот больше походил на придыхание. Николь почувствовала себя как в тумане – комната с мебелью внезапно как бы скрылась от нее за непроницаемой дымкой. Ей показалось, что она уже не стоит, а плывет на сказочных волнах океана блаженства. Теперь холодный свет луны, проникавший в комнату, преломился в яркий блеск палящего, обжигающего солнца. Она была как в пьяном бреду, будто каждое оброненное Мартином слово действовало на нее словно глоток крепкого вина.
Не успел он прикоснуться к ней, дотронуться до груди, как сердце у нее забилось, словно птичка, попавшая в силки. А когда его руки спустились ниже, к бедрам, новая волна возбуждения, подобно штормовой, увлекла Николь в бездну невероятно упоительных и вместе с тем страшно мучительных мироощущений. В огне каких-то неземных – космических – ласк Мартина догорали все последние крупицы разума, и теперь уже ничто не могло вывести ее из транса. Она даже не отреагировала, когда он переключился на пуговицы ее платья.
– Это платье – чистое наказание, – проворчал Мартин, голосом, объятым страстным желанием. – Оно просто напрашивается, чтобы его сняли, и я…
Первая пуговица выскочила из своей петельки-плена, и Мартин не замедлил скользнуть руками в расстегнутый ворот, чем вызвал шквал дополнительных эмоций. И вдруг случилось неожиданное: ее сердце не выдержало – его сильно кольнуло. Ее словно ударило током. Николь моментально отрезвела от боли и, осознав, что происходит, оцепенела от ужаса и на миг потеряла дар речи.
– …Я не могу воспротивиться такому соблазну…
– Постой!
Ее голос был низким, глухим и хриплым, словно она пробыла в молчании не один месяц, но страшнее всего было то, что в нем не чувствовалось твердости. Мартин, словно не услышав, продолжал воевать со следующей пуговицей.
– Никак не могу…
В голове Николь шумело, перед глазами все плыло, как в сильной лихорадке. Она была или пьяна – от одного бокала вина! – или в полуобморочном состоянии, или в бреду. Страстное желание, молнией пронзившее тело, не отпускало, и она с силой закусила губу, чтобы не вскрикнуть от боли, вызванной диким возбуждением. Но как только Мартин наклонился и прикоснулся губами к ее освобожденной им от оков одежды груди, она не выдержала и громко застонала. Услышав себя, Николь в ужасе вздрогнула, разум мгновенно снова прояснился.
– Мартин, я сказала, перестань!
На этот раз внутренняя паника придала голосу новый оттенок, и ее требование прозвучало более твердо и уверенно. Однако Мартин снова прикинулся глухим, и, как ни в чем не бывало, продолжал бороться с застежкой, умышленно делая так, чтобы тыльная сторона ладони неотрывно лежала у нее на груди.
– Я… нет!
Схватив его за руки, Николь попыталась оторвать их от себя, но все ее усилия оказались тщетными. Как же быть? Надо что-то придумать, но что? И вот, когда паника уже совсем грозила захлестнуть ее, на нее нашло озарение.
– Мартин… послушай… я действительно пришла сюда поговорить…
– Естественно…
– Правда… я хотела рассказать о Дэвиде!
Мартин остолбенел, словно перед ним неожиданно выросла ядовитая змея, готовая наброситься. Он побледнел и резко отшатнулся, в глазах моментально появился ледяной холод.
– Дэвид, – прохрипел он. Это имя в его устах прозвучало как оскорбительное ругательство. Мартин опустил руки, но в волнении вскинул их и опять опустил.
– Да, Дэвид. Мне хотелось поговорить с тобой о нем, – нервно повторила она для пущей уверенности, что ее слова возымели свое действие, хотя, судя по всему, у него уже и без этого отпало желание добиваться ее.
Каким бы болезненным он ни был, но с этим разговором она связывала очень большие надежды. Невыносимо трудно постоянно жить с ужасной, иссушающей пустотой в душе от горького чувства вины и утраты. Те двенадцать месяцев, прожитых без него, сыграли свою роль – боль в груди стала понемногу утихать, но сейчас все снова обострилось и стало немыслимо тяжело нести в себе этот груз. И когда Мэгги сообщила о решении Мартина подписать контракт, Николь дала себе слово, что, если это действительно так
