ВТУНЕНКО
Дом, в котором помещалась редакция 'Разговора', стоял во дворе. Вышневолоцкий вошел в редакцию и спросил в передней, где живет редактор 'Разговора' Лаврович.
— А они тут не живут, — отвечал мальчик в синей блузе, выбегая из боковой комнаты.
— А где же?
— А они тут не служат.
— Редакция 'Разговора'?
— Типография господина Шулейкина.
— Но ведь вывеска, что редакция помещается…
— Здесь, здесь! — крикнул из глубины передней хриплый голос. — 'Разговор' здесь! Пожалуйте! Что угодно?
Из-за грязного шкафа, разделявшего переднюю на две половины — темную и светлую, — выглянула незнакомая физиономия с толстым, смешно приставленным к лицу носом алого цвета и с длинной беззубой улыбкой.
— Вам что?
— Хотелось бы повидать Лавровича…
— Зачем?
— Надо.
— Как редактора? Господин Шулейкин его рассчитал. Чересчур расписался! И стихами, и прозой начал валять! Прошу покорно пожаловать… Вы не господин Стародубов?
— Нет, я Вышневолоцкий.
Петербургский литератор с любопытством окинул взглядом редакцию московского журнала, объявившего его своим сотрудником. Грязная клеенка покрывала стол, на котором лежали первые нумера 'Разговора' с безвкусными виньетками. Два белых простых стула стояли по сторонам стола. На подоконнике лежали ваксенные щетки.
— Господин Вышневолоцкий! Очень приятно! Давно изволили пожаловать в Москву? Не по вызову ли господина Лавровича? Но я за него. Хозяин прямо сказал: 'Корнил Саввич, разговаривайте!' Да, журнальчик был бы хороший, если бы умеючи взяться. А то ведь чего только нет: и Бисмарк, и Гладстон
Он с сожалением покачал головой, 'Какой у него шагреневый нос, — подумал Вышневолоцкий, — как наперсток, истыкан'.
Московский журналист продолжал:
— Я на литературе зубы съел! Полстолетия честно служу высшей идее! У меня взгляды и глубокое образование. Я со всеми корифеями был знаком… С Тургеневым, с Некрасовым… Вам удивительно?
— Мне по своим делам… Дайте адрес Лавровича! — проговорил Вышневолоцкий.
— Лаврович станет порицать меня и издателя, — начал журналист, оторвав кусочек бумаги и макнув перо в закапанную чернильницу, — так вы не очень-то верьте. Господин Лаврович забрал до двух тысяч денег еще в прошлом году, когда журнала не было. Весь год жалованье получал. Господин Шулейкин, бывало, каждое первое число на себе волосы рвет от чрезмерного горя, расставаясь с двумя радужными и, так сказать, бросая капитал на ветер… Получите адрес господина Лавровича.
Рот его растянулся в добродушную улыбку, и на кивок Вышневолоцкого одною головою он стал низко кланяться всем станом.
На улице Вышневолоцкий услышал, что его кто-то зовет. Он оглянулся: за ним бежал журналист в рыжем ветхом пальто и в облезлой меховой шапке.
— Господин Вышневолоцкий! Вышневолоцкий! А Вышневолоцкий!
Вышневолоцкий покосился из-за своих бобров на темного московского писателя, которого он не знал даже по фамилии и нос которого особенно ярко алел под золотистым лучом солнца-невидимки, скрытого высокими каменными домами.
— Позвольте узнать, вы
— Что вы хотите спросить? — произнес Вышневолоцкий, улыбаясь.
— Сочинитель романа 'Силуэт'?
— Да.
Старик с умилением схватил его за руку,
— Читал! Все выдающееся читаю! Как же, с большим удовольствием! Был тронут! Дважды прослезился! Господин Вышневолоцкий!
Он замолчал, не находя слов или опасаясь высказать свое желание, и только уловив в глазах Вышневолоцкого что-то вроде расположения к себе, произнес:
— Отправляюсь завтракать… Живу близко, на Живодерке. Сделайте честь, ко мне хоть на пять минут. Позвольте представиться: Корнил Саввич Втуненко. По происхождению — малоросс, автор повести исторического характера: 'Василий Темный'…
Вышневолоцкий хотел сначала отказаться, но вспомнил, что действительно когда-то в детстве читал 'Василия Темного', и решил заехать к Корнилу Саввичу из благодарности и из любопытства.
Миновав множество деревянных домишек, извозчик остановился у ворот, над которыми торчала жердь с надписью: 'Сие место продается участками'. Корнил Саввич пошел вперед по мосткам, Вышневолоцкий следовал за ним и глядел вокруг на огромный пустырь, расстилавшийся по обеим сторонам мостков. Вдали виднелся желтый деревянный жиденький дом, о двух этажах, без всяких служб и сараев. Корнил Саввич торопливо и неровно семенил ногами. Он был в истоптанных сапогах. Его синие брюки были отрепаны назади каблуками, и чья-то заботливая рука заштопала их и наложила заплатки из черного сукна.
Перед самым домом лежала, выделяясь на снегу, мусорная куча. Вороны клевали ее и с хриплым криком кружились в воздухе. Корнил Саввич, радостно улыбаясь, сказал:
— А право, тут можно охотиться. Прежирные бестии!
Он посмотрел на ворон и прицелился палкой.
— Пожалуйте, пожалуете! По лестнице, сюда! Не бойтесь, что скрыпит: новый дом, осенью строен, еще не успел устояться.
Холодная стеклянная галерея окружала второй этаж. Корнил Саввич вел гостя мимо нечистых корыт и матрацев, которые, по его объяснению, вымораживались во избавление от некоторых мучителей, неразлучных будто бы со всяким новым домом.
— В опилках заводятся… самозарождение!
Наконец он постучал в дощатую некрашеную дверь. Вышневолоцкий зажал нос; какая-то маслянистая вонь отравляла воздух квартиры. На перегородку брошены были платья, полотенца и просто тряпки.
Красивая женщина, цыганского типа, с болезненным худым лицом и неопрятными волосами, выглянула и спряталась.
— Жена — Марья Саввишна, — молвил Корнил Саввич и потер руки.
Вышневолоцкий вошел по приглашению хозяина в небольшую светлую комнату.
Каштановый сеттер с умными, как у человека, главами лежал на ковровой подстилке. Перед ним стояла чашка с нетронутой овсянкой и вода в разбитом горшочке. Увидав хозяина, сеттер слабо повилял хвостом.
— Моя гордость! — вскричал Корнил Саввич, — несказанной красоты! Кличка — Перл. На стене, под стеклом — похвальный лист Перлу. На собачьей выставке всех удивил! За него двести дал, а пятьсот предлагали, да я отверг. Еще не дошел до того, чтобы собаками торговать. Перлушка, милый Перлушка! Что
