Стояло суровое февральское утро. Лишь вчера я пришёл в себя и теперь с радостью гляжу на родные лица, окружающие меня.
— Как все постарели, — со вздохом подумал я.
— Ты спасён, — произнесла мать, и в голосе её я почувствовал что-то унылое, надломленное.
— Долго ли я был болен? Какой у меня слабый голос и ужели это я… — мелькнуло у меня.
— Четыре месяца, — ответил папа. — Зима уже кончается…
Я попросил посадить меня подле окна. Какая дивная, меланхолическая картина. Снег, повсюду снег! И кругом такая мягкая белизна, что можно заплакать. Гора приветливо и задумчиво как бы кивала мне всеми своими буграми, белыми, чистыми, и жизнь вдруг показалась мне удивительно томительной, долгой, печальной…
— Ты плачешь? — произнесла мать, обняв меня. — Почему?
Я сидел у окна, не отрывался, не отвечал.
— Вот и гора белая, — думал я! — Была осень, теперь зима. Алёша умер! И ничего нового. Страдания — и ничего нового!
Вошла горничная, не Маша, а новая, и почтительно сказала:
— Бульон готов для панича. Можно подавать?
— Конечно, конечно, — засуетилась мать.
— Есть!.. пить… — подумал я. — Они ничего не понимают…
Я не сказал ни слова и тихо заплакал. Меня ласкали, меня спрашивали, а я всё сидел у окна, глядел на пустынную белую гору, которая молчаливо кивала мне буграми. Я сидел и думал и, как в сумерках, было смутно, тоскливо на душе. О жизнь, жизнь. Желанная, печальная загадка! О жизнь!..
Примечания
1
