Из избы вышла та же старуха, только она казалась гораздо старее.
— Здравствуйте, бабушка! Вот и мы пришли! Насовсем!
Старуха закивала, задергала головой. По щекам ее текли крупные слезы.
— Бабуся, девочка тут была в пестром платке. Она нас осенью спасла. Помните? Когда немцы нас окружили. Мне бы повидать ее!..
Старуха все трясла и трясла головой.
— Повесили ее в одночасье. Вон на той липе повесили, ироды.
— Девочку? — голос Алеши дрогнул.
— Повесили, милую... — Старуха вдруг села в снег и заголосила, раскачиваясь из стороны в сторону.
Алеша поднял ее, спросил осторожно:
— Родня ваша?
— Все мы, сынок, родня нонче, когда беда такая... Бейте их, жгите дотла, дотла!..
— Прощайте, бабуся. — Алеша забрался в танк.
И танк, будто поняв хозяина, рванулся вперед. Но Алеша сдержал его. Круто развернул, подняв снежную пыль. Выглянул из люка.
— А как звали ее, бабушка?
— Лидой. Матвеева Лида. Из Ленинграда она. Лида Матвеева.
Танк ушел, а старуха долго смотрела вслед, и по щекам ее все текли и текли крупные слезы.
Нелегкий путь прошел Алеша, старшина Алексей Сенцов. Тонул. Горел.
В госпиталях лежал дважды.
И снова — переправы, бои, села, города.
И каждый раз, когда приходилось трудно, Алеша вспоминал девочку из деревни Иваново, ленинградскую пионерку Лиду Матвееву. Как живая, вставала она в памяти: в резиновых сапожках, заляпанных грязью, в пестром платке, из-под платка выбивалась светлая-светлая, будто соломенная, прядь.
Лида Матвеева всегда была рядом. Помогала выползти из горящего танка, выплыть на берег, выжить, победить.
И в память о ней в освобожденных городах на обгорелых стенах домов старшина Алеша Сенцов писал мелом две буквы: «Л. М.» — Лида Матвеева.
А. Шейнин
МЛАДШИЙ БРАТ
Разведчик был отважен и ловок. Он пробрался в гущу позиций противника и высмотрел все: сколько пулеметов и пушек, где находятся склады снарядов, где расположен штаб. Он слышал, как переговариваются часовые.
— Теперь уже скоро, — сказал один.
— Да. Совсем скоро, — ответил другой.
«Скоро — это когда они пойдут в наступление. Но теперь они нас не захватят врасплох», — подумал разведчик.
Осторожно, так что не хрустнула ни одна даже самая тонкая ветка, не шелохнулся ни один лист на кустах орешника, он начал ползти назад. И вдруг замер: на ветке сидела белогрудая птица. Разведчик полз так тихо, что она подпустила его близко-близко. Выпрямиться — и достанешь рукой!
У разведчика загорелись глаза. Он узнал птицу: щеглиха!
Щеглы были его любимцами — доверчивые, хлопотливые, неунывающие певуны, гроза вредителей-насекомых, враг сорных трав, семенами которых они питаются. Сколько разведчик помнил себя, у них в избе всегда жили щеглы. Их держал отец; потом, когда отец умер, клетки перешли к старшему брату, а потом и к нему — разведчику.
Разведчик чуть слышно засвистал по-щеглиному: «Пюи-пюи...»
Щеглиха покосилась на него блестящей бусиной круглого глаза. Разведчик увидел, что в клюве у нее белеет муравьиное яйцо.
Разведчик осторожно двинулся дальше. Щеглиха, все еще продолжая сидеть на ветке, судорожно затрепетала крылышками.
— Да сиди ты, глупая, — прошептал разведчик. — Ты ж меня выдашь...
Он приподнял голову, оглядываясь, куда ползти дальше, и вдруг увидел на земле щеглиное гнездо, проткнутое палкой, а немного поодаль мертвых птенцов с раскрытыми клювами — это был бессмысленный, жестокий разбой...
Разведчик вскочил на ноги. Испуганно вспорхнула щеглиха, задрожали ветки орешника, затрещали сучья под ногами разведчика, и тотчас в лагере противника поднялась тревога.
— Стой! Стой! Стой! А-а, попался! Теперь не убежишь! — это кричали вражеские дозорные.
А разведчик стоял во весь рост, злой, взъерошенный, со сжатыми кулаками и вовсе не пытался бежать.
Его окружили, стали вырывать оружие. Лишь тогда он ответил:
— Буду я вам попадаться... Да я с вами вообще не играю. Вы гнезда разоряете. Это ты, Васька? Ты?..
Васька, двенадцатилетний мальчишка в милицейской фуражке с синим лоскутом на околыше, в трусах и босой, но зато с настоящей командирской сумкой на боку, грудью толкнул разведчика:
— Ишь ты, хитрый какой! Его в плен захватили, он сразу — не играю.
— И не буду!
— Жалостливый какой. — Васька отступил назад и, словно глашатай на площади, обвел рукой вокруг. — Внимание! Смотрите на него: Колька Леонтьев — защитник пернатых!.. А если настоящая война будет, врагам тоже скажешь: «Воевать с вами не буду — вы птичек обижаете... Тю-тю, мои птенчики...»
Еще мгновение — Васька и Колька Леонтьев, сцепившись клубком, катались по траве.
— Васька, ты ему прием покажи! — кричали «синие».
Подбежали «красные» — у них на шапках были красные лоскуты — и тоже стали кричать:
— Колька! Ты за голову хватай — Васька кусаться любит!..
Но вдруг и те и другие умолкли, а Коля почувствовал, что его сильно тянут за ухо.
— Это нечестно! — закричал Коля, мотая головой и невольно освобождая Васькину шею. Васька изловчился и укусил его за руку.
— Это еще что такое! — Коля узнал голос своего старшего брата Андрея.
— Ну вот, вечно ты. — Коля отпустил Ваську и поднялся с земли.
Васька тоже встал и, размазывая по щекам слезы, заныл:
— Ты меня за шею, да?.. За шею... А что у меня шея — казенная?..
У Коли очень болел локоть, но он молчал.
— Как маленькие, — продолжал Андрей. — Ну что не поделили?..
— Мы в «красных» и «синих» играли, — с обидой ответил Коля. — А он щеглиное гнездо палкой... И птенцов побил... А щеглиха прилетела и сидит. — Коля умолк, заметив вдруг, что Андрей слушает совсем не его, а музыку, доносящуюся от деревни, — это у дома, где был сельсовет, гремело радио.
— Ты мне нужен, пошли, — с какой-то удивившей Колю медлительностью в голосе сказал Андрей. — Вы, — кивнул остальным ребятам, — тоже по домам идите. Там вас отцы да матери ждут. — Он снова прислушался к музыке и прибавил совсем загадочное: — Не до игрушек теперь... Да-а...
И, не ожидая ответа, он зашагал к околице. Коля побрел за ним.
Когда они подошли к сельсоветскому дому, Коля увидел, что под столбом с репродуктором молча стояли почти все жители деревни.
Музыка уже не играла, а из репродуктора раздавались слова:
