«Рыбин получал зарплату, ездил на персональном автомобиле, присутствовал на совещаниях, где обсуждались вопросы государственной важности, но строй его мыслей, представлений и ощущений оставался прежним.
Он ненавидел власть.
Он служил власти.
Он был одновременно жертвой и опорой режима».
Мне почему-то кажется, что про упомянутых тут классиков XIX века неверно было бы сказать, что они были жертвами режима. Но и опорой режима их тоже едва ли можно назвать.
У них, судя по всему, была возможность работать на, прошу прощения, Россию, минуя режим. То есть в той, давней, России оставался для этого зазор.
А сейчас зазора почти не разглядеть – или не разглядеть вообще. По крайней мере, роман Юрия Козлова оставляет именно такое ощущение.
…Да, напоминаю, в романе есть криминальный сюжет и многозначительный финал. Но увлекательный сюжет я, наверное, пересказывать не стану. Честно говоря, я его и не помню.
Юрий Буйда
Жунгли
(М. : Эксмо, 2010)
Вообще – хорошая проза. Не просто хорошая, а пышная, духовитая: там Гоголь подмигнет тебе, тут Бабель – радуйся, читатель.
Чуть больше, быть может, физиологичная, чем пристало русской классике, – но, с другой стороны, у Гоголя с Бабелем тоже телом нет-нет, да и пахнет, да и «Мелкого беса» мы читали, и Ремизова, и Горького – так что и это все, пожалуй, «в традиции». Разве что вульгарными классики не бывали, а Буйда себе позволяет. Позволяет и позволяет. К середине книги уже начинает подташнивать от нескончаемого скотства и блядства.
Но это ладно, мы попривыкли.
Зато каждый рассказ (а «Жунгли» – это цикл рассказов с общими героями, живущими в одном месте) раскрывается как детская книжка с картинками – все видно, все осязаемо, под конец непременно заготовлена мораль, с умом выполненная, но вроде как малоприметная, ненавязчивая. Почти.
В первом рассказе – «Лета» – бабушка по имени Лета Александровна раскрывает руки – и к ней сбегается малышня: русская, армянская, прочая. «И хотя она не сказала ничего такого, что могло бы успокоить и одобрить детей, они <…> сгрудились, сбились вокруг нее, облепили, все еще всхлипывая и дрожа, – а она лишь касалась руками их черных и русых голов, их плеч, лиц, бормоча: “Я здесь… Я здесь…”»
Бабушка Лета Александровна – это, понятное дело, Империя.
Во втором рассказе все, как могут, ищут Бога, и никто не находит. И лишь полубомж Овсенька, тихое, ласковое существо, просыпается ночью от того, что к его щеке прикоснулся кто-то. Овсенька спрашивает: «Кто тут? Есть кто?» – встает, открывает окно, а там первый снег идет. «Вон чего! – понимает Овсенька. – Это снег пошел…» Но умный читатель-то уже догадался, что это не снег, не снег, а Бог, Бог.
Поселок Жунгли – это, само собой, метафора низовой, навозной, народной России.
«Троих сестер-толстушек Веру, Надежду и Любовь Крокодил воспитывал, как мог и умел: кормил пельменями, заставлял менять трусики каждый день, выдавал деньги на школьный буфет, а вечерами трахал по очереди». Крокодил – это герой такой, здоровый парень, в Чечне служил. Жунгли, одним словом! – как африканские джунгли, только с русскими людьми.
В Жунглях подросток продает дворовым пацанам свою дурковатую тетку побаловаться за десять рублей и фонарик. В Жунглях горожане на Пасху ловят черного пса, и жгут его, и побивают камнями. Это у них вера такая страстная и страшная. В Жунглях бабы раздевают карлика в бане и принуждают заниматься рукоблудием, а сами хохочут. В общем, все как издавна повелось у нас на Руси, не узнаете, что ли?
В Жунглях живет подросток по прозвищу Франц-Фердинанд, под лопатками у него странный нарост – вроде как крылья невыросшие. Подросток все время пытается взлететь, прыгая с деревьев и сараев, и каждый раз ломает то руку, то ногу. В конце концов, от бесконечных переломов умирает – и все тот же умный читатель догадывается, что ангелам в наших жунглях и жить нельзя, и улететь отсюда они не в силах. Одни местные крокодилы здесь уживаются, им и достается вера, надежда и любовь – в той мере, в какой крокодилы способны осознать эти вещи.
Буйда своим писательством наслаждается, это чувствуется. Нарисует строчку, отложит ручку, воскликнет шепотом: «Ай да сукин сын!»
«Трахаться с Камелией было то же самое, что воевать со всей Россией – со всей ее ленью, пьянью и дурью, с ее лесами, полями и горами, великими реками и бездонными озерами, с медведями, зубрами и соболями…» Камелия – это такая непомерная, жирная русская девка, надо пояснить. Не сукин ли сын!
И дальше про красу Камелии: «Крутой рыжий лобок пылал, как храм Божий на солнце».
Даже не сукин сын, а натуральная сучара, как выражается один из персонажей Буйды.
Он со всеми героями так: распишет их в самой отвратительной мерзости – и любуется, любуется.
А надо мудрости автору досыпать – и такой товар найдется в его лавочке.
«Ну хотя бы верить надо! А кто верит? Ты, что ли? Да ты даже не знаешь, кто такой Бог», – говорят одной героине.
Она отвечает: «Кабы знала, то и не верила б».
Вот-вот. Не то беда, что Буйда относится к людям с любовной злобой, а то беда, что Буйда слишком знает, как сочинять хорошую прозу.
Дмитрий Быков
ЖД
(М. : Вагриус, 2007)
Вообще огромный роман «ЖД» сконцентрирован в одном абзаце романа Пелевина «Чапаев и Пустота». Цитирую:
« – А скажите, Анна, какая сейчас ситуация на фронтах? Я имею в виду общее положение.
– Честно говоря, не знаю. Как сейчас стали говорить, не в курсе. Газет здесь нет, а слухи самые разные. Да и потом, знаете, надоело все это. Берут и отдают какие-то непонятные города с дикими названиями – Бугуруслан, Бугульма и еще… как его… Белебей. А где это все, кто берет, кто отдает – не очень ясно и, главное, не особо интересно. Война, конечно, идет, но говорить о ней стало своего рода
У Быкова – о том же, просто мелодия Пелевина положена на концепцию Быкова.
Нежно любимый мною Дмитрий Львович так давно носится с идеей, легшей в основу этого шестисотстраничного тома, что сюжет книги я представлял себе заранее и даже спародировал быковское творение в своем романе «Санькя» еще до выхода «ЖД».
Идея книжки, в общем, такова: в России издавна борются за власть две силы: варяги (читай – русские) и хазары (читай – евреи). Обе силы отвратительны, но, положа руку на сердце, скажу, что варяги в книге выглядят куда отвратительнее хазар. Хазары – все-таки люди, но с огромным количеством вопиющих недостатков. А варяги – просто мерзкое зверье. С редкими исключениями.
Страдает от борьбы этих двух сил коренное население, у которого свой язык (на нем говорил Хлебников, о нем знал Платонов), своя тихая, милая, неинициативная душа.
Россия идет по одному заданному кругу: от диктатуры к оттепели, от оттепели к застою, от застоя к революции – и опять по кругу. Страна наша вовсе не имеет истории – в отличие от всех иных стран, – но имеет замкнутый цикл. В этом виноваты, повторюсь, варяги и хазары и тихая леность коренного населения,
