его общества.
Я протянул Пересу листы и ручку. Он взял только листы и предпочел завизировать их хорошеньким «Паркером», который был его самым ценным сокровищем.
— Отведи его в участок, — приказал я охраннику. — Сейчас пришлю с помощником распоряжение для тюремной службы о его переводе в Девото.
Пока на него снова надевали наручники, Гомес развернулся ко мне:
— А я не знал, что у вас здесь принимают на работу алкашей и неудачников.
Я взглянул на Сандоваля. Дело было сделано: подписанные показания и Гомес по уши в собственном дерьме. Кто-нибудь другой — да хоть я сам, зачем ходить далеко за примером? — уже воспользовался бы возможностью хоть немного отомстить. Например, сказать парню, что он только что спекся, как самый последний придурок, каковым и являлся. Но Сандоваль был выше этих соблазнов. Поэтому он ограничился тем, что тупо уставился на Гомеса, словно до него не дошел смысл его слов. Охранник слегка подтолкнул Гомеса к выходу. Щелкнул язычок замка закрывшейся за ними двери. Перес тоже вышел почти сразу, сославшись на следующее неотложное дело. Он все еще крутил с той защитницей?
Мы остались одни с Сандовалем, посмотрели друг на друга и промолчали. В конце концов я протянул ему руку:
— Спасибо.
— Не за что, — ответил он. Он был скромным типом, но все же не мог скрыть того, что был доволен тем, как все сложилось.
— Как это про… э-э-э… «одаренного природой нападавшего, с руками геркулесовой силы»? Ты откуда это взял?
— Внезапное вдохновение, — довольно засмеявшись, ответил Сандоваль.
— Я приглашаю тебя поужинать, — предложил я.
Сандоваль засомневался:
— Я тебе благодарен. Но мне кажется, что после всей этой нервотрепки я лучше пойду расслаблюсь один.
Я прекрасно понял, о чем он говорит, но сейчас мне не хватило сил сказать ему, чтобы он не ходил. Я вернулся в Секретариат и поручил одному из помощников отредактировать приказ о переводе Гомеса в Девото, отнести его на подпись овощу Фортуне и отправить в тюремную службу. Потом у нас будет еще достаточно времени, чтобы ввести судью в курс дела.
Сандоваль, горя желанием уйти, взял свой пиджак и попрощался легким жестом со всеми присутствующими. Перед этим он как следует заправил рубашку в брюки.
Я посмотрел на часы и решил дать ему два часа форы. Нет, пусть будет три. На всякий случай я взглянул на стопку дел, готовых к отправке в Генеральный Архив. К счастью, накопилось много шитья, чтобы Сандоваль мог не скучать.
22
На следующий день после допроса я поехал к Моралесу. Я не пошел к нему в банк и не стал звонить по телефону. Я собирался найти его на площади Онсе. Мне казалось, что все будет выглядеть достойно, если бедолага узнает о задержании именно в одном из закоулков, которые он сам себе выбрал, чтобы выследить своего единственного врага. И хотя ему до сих пор не повезло, он вот уже три с половиной года — я был в этом уверен — не останавливался в своих поисках. Мне казалось, что оповестить его именно там означало сделать его причастным к поимке.
Его обычный бар был пуст. Он был таким маленьким, что одного взгляда на витрины хватило, чтобы понять: Моралеса там не было. Я уже хотел было развернуться, но тут меня посетила идея. Я зашел в бар и подошел к кассе. Хозяин, высокий и полный мужчина, смотрел с выражением человека, уже успевшего все повидать на этом свете и которого уже ничем нельзя было удивить.
— Извините, дон. — Я приблизился, улыбаясь. Я всегда ощущал себя неудобно, заходя в магазины или заведения, в которых не собирался ничего покупать. — Я ищу парня, который часто здесь бывает… ближе к вечеру. Довольно бледный. Высокий такой, худой. С прямыми усиками.
Толстяк посмотрел на меня. Полагаю, чтобы содержать бар на Онсе, одной из самых необходимых способностей является умение мгновенно распознавать сумасшедших и воров. Видимо, он молча признал, что я не отношусь ни к одной из этих категорий, согласился сам с собой легким кивком и уперся взглядом в барную стойку, словно роясь в своей памяти.
— А… — вдруг сказал он, — знаю. Вы ищете Мертвого.
Меня не удивило, что он охарактеризовал Моралеса таким образом. В его голосе не было ни капли насмешки. Эта была всего лишь объективная характеристика, построенная на некоторых очевидных признаках. Клиент, который приходит каждую неделю, всегда просит одно и то же, платит без сдачи и проводит два часа в молчании, без движения, смотря на улицу, — он действительно похож на труп или привидение. Поэтому я не почувствовал, что с моей стороны это могло бы быть предательством, сарказмом или преувеличением, когда ответил, что да.
— Знаете, на этой неделе он уже приходил… — Он засомневался, словно искал какое-то еще обстоятельство, с которым можно связать визит Моралеса. — В среду. Да. Он был здесь позавчера.
— Спасибо. — Значит, он все еще приходил. Другого я и не ожидал.
— Хотите, я передам ему что-нибудь, когда увижу? — Вопрос толстяка догнал меня в дверях.
— Нет. Не стоит. Спасибо. Зайду в другой день, — ответил я после некоторого раздумья. Кивнул на прощание и вышел.
В темном коридоре я услышал противный голос из громкоговорителя. Только тогда я понял, что в последний вечер, когда я здесь был, я наткнулся на Моралеса — за несколько часов до того, как положил конец своему браку.
После этого Марселу я видел два или три раза, подписывая бумаги о разводе. Бедная. До сих пор мне тяжело от того, что причинил ей боль. Тем вечером, когда я пришел домой с решением уйти навсегда, я сжег ее инструкцию по применению, которую она уже успела написать для всей своей жизни. Я пробовал объясниться. Все еще боясь ранить ее, я затронул тему любви и отважился заговорить об абсолютном недостатке этой самой любви в наших отношениях. «Да при чем здесь это?» — ответила она. Думаю, что она тоже меня не любила, но в ее проекте не было места сомнениям. Бедная. Если бы я умер, для нее все было бы гораздо проще. Соседки не выносят жизнь вдов на судебное обсуждение в парикмахерской. Но разведенная в 1972-м? Это было ужасно. Что ей теперь делать? Не иметь трех детей, дом с палисадником в пригороде, семейное авто, свой январь на пляже, своего первенца, ставшего медиком? Как теперь жить без законного супруга, который поддержал бы все эти планы? Иногда ущерб, который мы наносим нечаянно другим, оказывается поистине колоссальным. В этом случае, я подозреваю, самым тяжелым был не сам ущерб, а то, что я даже не попытался избежать разрыва. В этот день, в 1972-м, когда я вновь оказался на станции Онсе, меня подавляла тяжесть вины, а за ней пришла грусть. Я уже сказал, что после этого больше никогда не видел Марселу. Она нашла кого-нибудь еще, с кем могла бы заново выйти на тропу жизни, к которой так готовилась, которая без всяких сюрпризов привела бы ее к старости без сомнений? Надеюсь, что да. Что касается меня или того меня, которым я был в тот вечер, то я вышел на Бертоломе Митре и дошел пешком до крошечной квартиры в Альмагро, в которую я переехал.
23
Я нашел его в следующий вторник. Те же русые волосы, может чуть поредевшие со времени нашей последней встречи. Те же серые усталые глаза. Те же неподвижные руки, сложенные на коленях. Те же прямые усики. Как обычно, он сидел спиной к барной стойке. То же пронзительное упрямство.
Я рассказал ему все с самого начала. Выбрал — или так у меня получилось? — ровный и спокойный
