На проспекте Ленина стоял трамвайный вагон; в темноте он казался празднично ярко освещенным. С трамвайного провода свешивались тонкие шесты, густо утыканные лампочками. И это еще усиливало впечатление праздничной иллюминации. Два сварщика, заслонившись щитками, склонились к рельсам. Слепящие голубые сполохи с шорохом загорались и гасли.
Володька остановился, хотел понаблюдать за сваркой, но вспомнил — надо спешить. Вздохнул и торопливо пошел дальше.
После яростного сияния автогена переулок казался особенно темным, узким и мрачным. Вон впереди, в подворотне, кто-то притаился. Факт. Ждет, когда Володька пройдет, и тогда сзади — бац по голове!
Володька остановился. Прислушался. Тихо. Только где-то каплет вода. Озираясь, бесшумно подошел к подворотне. Осторожно заглянул в темный провал. Пусто.
«Эх, трусище!»
Двинулся дальше, нарочно громко стуча каблуками по каменным плитам.
Он размахивал руками и даже пробежался. Какая холодина! Володька полагал, что летом тепло, и вышел из дому в одном пиджачке. И вот — здрасте! Прямо мурашки по коже…
За углом, возле магазина, он замедлил шаги. Впереди стоял милиционер и подозрительно смотрел на него.
«Чего он?» — подумал Володька. Хотел на всякий случай перейти на другую сторону, но потом рассердился на самого себя и зашагал дальше, прямо к милиционеру.
— Ты куда, мальчик? — спросил тот, когда Володька поравнялся с ним.
— На улицу Красной Конницы.
— Ого! — милиционер поднял брови. — Далеко. А зачем?
Володька насупился. Сказать? А вдруг Кешке тогда попадет? Может, штраф полагается, раз плитку оставил, нарушил эти… пожарные правила.
— Нужно, — сказал Володька. — К приятелю.
Милиционер опять подозрительно оглядел его:
— Это ночью-то? Пожар, что ли?
«Угадал», — подумал Володька, но промолчал.
— Ладно, шагай, — сказал милиционер. — Налево возьми, по Чкаловской. Так короче…
Володька пошел дальше. Было холодно. Он устал. И, главное, обидно: зря все. Натрепался этот Кешка, а ты тащись как проклятый. Сам-то, конечно, спит сейчас в теплой постельке и еще ухмыляется во сне: ловко, мол, я глупого Володьку обвел!
Володька даже плюнул с досады.
Почему-то вспомнилась знаменитая Кешкина история с заиканием. Как-то Кешка вдруг стал заикаться. Выйдет в классе к доске и так тягуче выдавливает из себя слова, — у учителей прямо терпение лопается. Ставят ему пятерку или четверку и сажают на место, прослушав лишь начало ответа. Ребята стали бродить за ним на переменах:
— Кеш, а Кеш, научи…
Вскоре в классе появились еще два заики. И тогда обман, конечно, раскрылся…
«Трепач. Трепачом и умрет», — сердито подумал Володька.
Он шел, стараясь держаться возле трамвайных путей: а вдруг появится какой-нибудь заблудившийся вагон? Из ремонта. Или грузовой. Или учебный. Или по особому заданию. Но трамваев не было, ни грузовых, ни учебных, ни по особому заданию…
Только изредка мелькал зеленый глазок такси, но на него Володька не обращал внимания. Не привык он — на такси. И, главное, денег не было.
Больше часа, наверно, торопливо шагал Володька по пустынному ночному городу. Вот и улица Красной Конницы.
Володька оживился. Быстро отыскал знакомый дом. Но ворота были заперты. Висела тяжелая цепь с замком.
Потряс цепь — может, откроется? Может, так повешена, «для страху». Нет, ворота скрипели, но не отворялись.
Вдруг сзади раздался голос:
— Ну, чего трясешь-то? Не груша…
Это был дворник.
— Ишь приспичило! В чужой дом. Середи ночи, — ворчал он. — К кому?
— Мне, дяденька, к Кешке. В сорок вторую…
— А чего там забыл?
«Начинается», — подумал Володька, вспоминая свой разговор с милиционером, и сказал:
— Нужно.
Дворник хмуро посмотрел на него:
— Жидко врешь, малец. Кешка-то на даче.
— Все равно нужно, — пробормотал Володька.
— Дуй-ка отсюда подобру-поздорову, — сказал дворник. — Не то свистну участкового. Много вас тута шастает, шантрапы. А украдут чего — кто в ответе? Дворник в ответе!
Повернулся и зашагал прочь.
«Так, — подумал Володька. — Так… Выходит, зря через весь город топал? Не говорить же ему про плитку? И все равно не поверит…»
Он снова потрогал цепь на воротах. Неужели так и уйти?
Вспомнил, что Кешкин двор — проходной. Осторожно, чтобы не попасться на глаза дворнику, пробрался ко вторым воротам. Тьфу, черт! Тоже на замке!
Огляделся. Ворота невысокие. Железные перекладины, завитушки… В переулке никого… Э, была не была!
Стараясь не шуметь, Володька полез на ворота. Они раскачивались, скрипели.
«Увидит кто, — примет за вора», — думал Володька, но лез.
Вот он уже наверху. Перекинул тело. Повис… Отпустил руки и шлепнулся на камни.
«Порядок!»
Украдкой пересек двор.
Взбежал по лестнице на третий этаж, позвонил в сорок вторую квартиру.
Тишина.
Опять позвонил. Еще и еще. Звон стоял такой, даже на лестнице слышно. Но по-прежнему никто не открывал.
«Весело», — подумал Володька. Что есть сил забарабанил кулаками в дверь. Тишина.
Усталый Володька сел на ступеньку. Вот история!
Вдруг дверь открылась. Выглянул пожилой мужчина в трусах.
— Ну, чего? Чего грохаешь-то? Чего ломишься? — лениво гудел он, поглаживая рукой волосатую грудь. — Стряслось что?
Приглядевшись, узнал Володьку:
— А Кешки, между прочим, нет.
Володька кивнул, вошел в прихожую. Ох, как здесь тепло! И пахнет чем-то очень вкусным. Жареной картошкой, что ли? Интересно, кто это ночью жарит картошку?
Прислонившись к стене, Володька рассказал заспанному жильцу, зачем пришел.
Как ни странно, тот нисколько не встревожился. Или он еще не совсем проснулся? Или характер такой — непробиваемый.
— Пока не сгорели, — зевая, сказал он. — Авось и не сгорим.
Вдвоем они подошли к запертой Кешкиной комнате. Жилец приблизил нос к замочной скважине. Нет, дымом не пахло.
Володька тоже понюхал. Нет, не пахнет.
— Ложная тревога, — сказал жилец. — Пошли досыпать. У меня как раз диван простаивает.
— Спасибо, — Володька покачал головой. — Я немножко посижу. А потом — домой. Мамаша, знаете, заволнуется…
