кивнул. — Конструкции были, конечно, крайне несовершенными — быстро теряли газ, не отличались маневренностью и плохо справлялись с ветром, но изобретатели продолжали соревноваться. Уже в 1901 году инженер Сантос-Дюмон на одной из своих моделей поднялся в воздух и обогнул Эйфелеву башню. За это он получил денежный приз в сто тысяч франков.
— Ух ты! — восхитились ребята.
— А франк у нас сегодня сколько? — Антон покосился на Серегу.
— Франков вообще не стало, — на еврики перешли.
— Ну, если бы евриков сто тысяч, вышло бы не хило…
— А спустя всего двенадцать лет в Европе стали создаваться воздушные дивизионы, — дрожащим от волнения голосом возвестил Федюня, — и воюющие страны начали бомбить друг друга с помощью дирижаблей. Немцы бомбили Англию, англичане — Берлин…
— Я чё-то не понял, — возмутился Кокер. — Почему одни иностранцы-то? А россияне чего дирижабли не фигачили? Тоже, небось, могли Берлин с Лондоном прессануть.
— В нашей стране проект цельнометаллического дирижабля длиной в двести десять метров представил Константин Эдуардович Циолковский. К сожалению, тогдашнее правительство посчитало нецелесообразным выделить деньги на постройку.
— Вот уроды!
— Потише, пожалуйста! — Федюня движением экстрасенса воздел руку.
— А чё тише-то! — забазлал Васена. — Вечно так! Как воевать и припахиваться, все наши кирзачи, а как открытия какие или еще что, так дуля с маком. Берлин-то — не Жираф ваш брал.
— Ну, во-первых, не Жираф, а Жиффар…
— Да какая, блин, разница! На нас ездят, а мы терпим. Нефть вон направо-налево разливаем. Прям пивнушка, блин!
— А тебе чё, жалко? У нас, может, этой хрени под завязку! — хмыкнул Кокер.
— Ослина, блин! Я про другое! — Васена молотнул себя по шее. — Хомут-то не надоело таскать? Все другим да другим!
— А ты не давай, — фыркнул Кокер. — Без тебя давалок хватает.
— Чё ты сказал?
— А ты, с понтом, не слышал?
— Умней паровоза стал? Я тебе рельсы живо поправлю.
— Поправлял один заправляла! Потом на лекарства всю жизнь работал…
Федюня растерялся.
— Пожалуйста, тише! Ребята!..
Изящно проголосовав, с места поднялся Сэм.
— По сути народ прав, — хорошо поставленным голосом сообщил он. Обращался, как показалось Сергею, больше к окружающим, нежели к учителю. — Этим летом я был в Европе, так вот в Париже мы заехали в один музей. Дом инвалидов называется. И вот какая деталь, Федор Тимофеич: в экспозиции Второй мировой войны выставлены немцы, поляки, англичане, французы — словом, все, кроме наших русских солдатиков. Нехорошо получается.
— Да ваще западло! — прорычал с задних рядов Шама. За минувшее лето он повзрослел больше других. Ломкий голосок Шамы наконец-то сломался, прорезавшись в утробный бас.
Занимающиеся своими делами ученики оживились. Кто играл в карты, подняли головы, болтавшие прекратили свои россказни о летнем отдыхе.
— Зато у нас ракеты самые крутые! — патриотично брякнул Гера. — И этот еще летал в космос… Гагарин.
— Только знают ли его на западе? — елейно улыбнулся Сэм. — Там больше в курсе про Луну с Армстронгом, про марсоход и «Ангар-18» с телами инопланетян.
— Дак мы же их, стопудняк, и сбили! — пробасил Шама. — А америкосы взяли — и обломки к себе заныкали! В ангар, значит. А теперь тупят по-черному, не показывают никому.
— Их давно прижать надо! — заорал Кокер. — Тайсона в тюрягу упекли. Ниггеров похлеще нашего трамбуют. А они вон как на ринге пашут!
— Да гвоздануть бомбой сотого размера, и все дела!
— Они тоже гвозданут.
— Бамбук кури! Пусть попробуют. Китай им сбоку навернет, и мы в лобешник добавим. Аляска-то наша была…
Довольный поднятым переполохом, Сэм преспокойно уселся на место, выложил перед собой руки, точно царь Петр на скульптуре Шемякина. Кто-то запустил к потолку самолетик, и бумажный ястребок, описав крутую дугу, стукнул Федюню в колено. Народ заржал. Урок, точно отцепленный партизанами вагончик, с грохотом покатился под откос. Роль партизана в данном случае сыграл Сэм.
— Видал, как он их! — шепнул Антон. Он тоже смотрел на Сэма. Почти с восхищением.
— Не их, а нас, — поправил друга Сергей.
Сколько он знал Сэма, тот вечно манипулировал людьми. Еще с тех давних пор, когда коллег- первоклашек легко было купить за булочку с повидлом или за порцию пломбира. Теперь манипулирование шло более витиевато — за счет интонаций, за счет грамотно поставленной речи. Никто в классе так больше не разговаривал. А уж за умение плавно и обтекаемо выдавать более десяти фраз кряду Сэма смело можно было выдвигать в сэнсеи. Он и цитатами сыпал, как древний сеятель пшеном. Когда впервые Сэм выдал что-то такое из какого-то Бонч-Бруевича, девки аж пискнули. То есть именно в тот день Серега по- настоящему уверовал в поговорку о том, что женщины любят ушами. Сэм это тоже, конечно, знал, отчего словесная мутота его год от года набирала силу, превращаясь в сахарно-ядовитый сироп. А точнее — в клейстер, на который склеить можно было кого угодно — от тех же девок до будущего Сэмовского электората.
Пахнуло шипучим дымком, и где-то под партой Катьки с Люськой бабахнула петарда. Верно, Рафик постарался, любитель конопли и пороха. Девчонки взвизгнули, яростно заругались:
— Совсем сдурел!
— Вольтанутый!
— Молчать, метелки! Для вас же старался.
— Если у меня колготки сгорели, я тебе глаза выцарапаю.
— Чтобы не смотрел! — гоготнул Шама. — На то, что под ними. Хотя чё там смотреть-то!
— Придурок!
— Лучше колготки проверь, ботаничка!
— И нам покажи.
— Шама! Голову убери, я ему плюну…
Это вопил Маратик — маленький, прыщавый, но юркий, как новорожденный опарыш. С Маратиком мало кто считался, и Шама отреагировал вполне адекватно.
— Только плюнь, башку отвинчу и в окно выброшу.
— Дурак, я же не в тебя.
— Ты кого, дятел, дураком назвал?
Шама, огромный и длиннорукий, развернулся на своем месте, локтем смел соседские учебники, рывком дотянулся до Маратика.
— Кого бьешь, фуфел! Я же за тебя…
Что-то отечески бормоча, Шама отвесил Маратику саечку. Челюсть парнишки звучно лязгнула.
— Ребята! Зачем же так! — Федюня растерянно взирал на бурлящий класс. — Я понимаю: трудно так сразу втягиваться после лета…
— А-а-а! — спасаясь от Шамы, Маратик выскочил из-за парты, обежав учителя, спрятался за ним. — Федтимофеич, скажите этому барану, чтобы он не дрался.
— Чё ты ляпнул? А ну сюда, стручок! По-рыхлому, я сказал!
— Козинцев, Шаманов! Да что же это такое…
Сидя вполоборота, Серега смотрел на красавицу Анжелку и лениво слушал, как бурлит и пенится под сводами класса океан великого и могучего языка — вроде бы русского и вроде бы не совсем. На стенах
