и темных очках и торговала жареным арахисом, заранее расфасованным в маленькие бумажные кулечки. Орешки выглядели так привлекательно, что я не выдержала и купила — они оказались не только симпатичными, но и необыкновенно вкусными. Я улыбнулась продавщице, и она улыбнулась мне в ответ:
— Кушайте на здоровье.
Что-то знакомое послышалось мне в ее голосе, и я присмотрелась повнимательнее. Да, я ее определенно где-то раньше видела, только где? А, неважно! Да сколько сейчас таких, как она, старающихся хоть как-то подработать к своей нищенской пенсии! Вот они, сгорая от стыда, кто бутылки собирает, кто подъезды моет, кто семечками торгует, и стараются при этом одеться так, чтобы, не дай бог, знакомые, если увидят, не узнали. И мои мысли тут же переключились на вещи, волновавшие меня гораздо сильнее.
Внутри архива я быстро сориентировалась и поняла, что успела,—за неплотно прикрытыми двустворчатыми дверями раздавался шум отодвигаемых стульев, женские голоса и чей-то плач. Двери открылись, и выплыла Кострова. Я никогда раньше ее не видела, но сразу же поняла, что это может быть только она: невысокая, коренастая, коротконогая, ширококостная крашеная брюнетка, с грубым обрюзгшим лицом, презрительной складкой около вульгарно накрашенного ярко-красной помадой рта, больше напоминавшего пасть, и тяжелым взглядом черных навыкате глаз, сейчас довольно блестевших,— это была настоящая бандерша. А за ней, как почетный эскорт, шел маленький плюгавый худой мужичонка, весь какой-то рыжий — что волосы, что глаза, и даже кожа лица напоминала цветом перепелиное яйцо, и баба, именно баба, а не женщина, одетая в дешевый самопальный костюм, вся какая-то масляная, лоснящаяся, от которой даже до меня дошла вонь давно немытого тела. Кострова приостановилась и уставилась на меня, и я ей улыбнулась,— я тоже неплохо умею показать зубы, когда надо. Эти трое удалились в сторону лестницы, и только после этого из дверей стали выходить женщины в жутких, грязно-серо-синих рабочих халатах. Их понурый вид говорил сам за себя, и я окончательно взбесилась. Наконец показалась Ирочка.
— Ирина. Максимовна,— позвала я.— Можно вас на минутку?
Главное — не подвести ее, думала я. Сначала нужно найти ей работу, а потом она здесь и дня не задержится.
— Ой, Елена Васильевна! — искренне обрадовалась мне она.— Здравствуйте! Какая вы загоревшая! Отдыхали, наверное, где-нибудь?
— Да, только вчера вернулась. Пойдем выйдем на крыльцо, поговорить надо. У тебя ведь до конца обеда еще есть несколько минут?
— Есть,— сказала Ирочка.— Только до шести часов вертушка не работает. Ее баба Оля по сигналу точного времени открывает, когда у нас рабочий день заканчивается,— и она улыбнулась вахтерше, которая стояла рядом с нами, заинтересованно прислушиваясь.
Я поняла, что еще немного, и я взорвусь. Поверх своих очков с дымчатыми стеклами я «ласково» посмотрела на вахтершу и спокойно сказала:
— Открой.
Видимо, та сообразила, что жизнь у нее все-таки одна и здоровьем лучше не рисковать, потому что просунула руку через окно стеклянной перегородки, что-то внутри сделала, вертушка дернулась, и я вытащила Ирочку на крыльцо.
— Ты сколько здесь работаешь? — начала я с места в карьер.
— Уже неделю.
— С фондами немного познакомилась?
— Да! — затараторила Ирочка.—Здесь столько интересного!
— Подожди, все потом. Слушай внимательно. Поговори с теми, кто здесь давно работает, может быть, они тебе помогут. В архиве обязательно должны быть документы, связанные с семьей Матвеевых и их усадьбой «Сосенки». Постарайся к пятнице найти хоть что-нибудь, потому что в субботу я приглашена в усадьбу на праздник, вот и хотела бы сделать ему такой приятный подарок. Не знаю, смогу ли я Павла Андреевича чем-нибудь удивить, но такое внимание к истории его рода будет ему очень приятно. Понимаешь? Если найдешь что-нибудь, то перепиши, отксерокопируй, перечерти... Ну не знаю... Скопируй, одним словом! Сделаешь?
— Хорошо, я поищу,— она немного подумала и радостно сказала.— Ой! А я даже знаю, где это может быть.
— Договорились. Дальше. Вот тебе моя визитная карточка. Если вдруг, не приведи господи, с тобой случится что-то плохое... Обидит кто-нибудь, например... Немедленно, понимаешь, немедленно звони мне или приезжай. Поняла? Вне зависимости от того, найдешь ты что-нибудь или нет. Ясно? Если найдешь, то тут же позвони. Вот это,— я ткнула пальцем в визитку,— номер моего сотового, федеральный. Он у меня всегда с собой. Даже если я буду находиться в другом городе, ты легко сможешь со мной связаться. Для тебя звонок бесплатный. А у тебя дома телефон есть?
— Нет, у соседей только. У мамы папа с войны не вернулся, поэтому она в льготной очереди стоит, только там такие сложности... — она горестно махнула рукой.— Мы с соседями, конечно, дружим, но неудобно людей часто беспокоить, поэтому только в крайних случаях обращаемся..
— Все равно диктуй, и свой домашний адрес тоже,— потребовала я.
— Да зачем вам, Елена Васильевна? — растерялась она.
— На всякий случай. Вдруг мне потребуется срочно с тобой встретиться,— но, глядя на ее озадаченное лицо, я объяснила.— Ты что, собираешься всю жизнь в этом архиве проработать, на такой зарплате и с таким начальством? Я хочу кое с кем переговорить, и найдем мы тебе работу интересную, если хочешь, тоже в архиве, но с нормальными, человеческими условиями и совсем за другие деньги.
— Ага,— кивнула головой Ирочка и продиктовала мне телефон и адрес.
— Ну все, беги и помни, что я тебе сказала. В случае чего немедленно звони. А о нашем разговоре молчи. Поняла?
Ирочка снова мне покивала и скрылась в дверях, а я направилась к машине. «Господи! — думала я.— Какой же светлой душой должен обладать этот ребенок, чтобы сохранять оптимизм в этой колонии строгого режима». Мне навстречу шла распродавшая, наверное, все свои орешки женщина, у нее в руках был складной парусиновый стульчик и пластиковый ящик из-под бутылок. Да она же их здесь оставляет, чтобы с собой не таскать, поняла я, вспомнив, что на столе вахтерши стояла тарелочка с такими же орешками, которые я купила сама.
По дороге домой я заехала в цветочный магазин и после недолгих размышлений выбрала большой элегантный букет для жены Чарова, а потом в магазине «Кошкин дом» купила, как и собиралась, второй комплект причиндалов для Васьки.
Едва войдя, я сразу же позвонила Николаю Егорову.
— Мыкола, це я.
— Привет, Ленка,— полузадушенным голосом сказал он.— Где ты пропадала?
— Отдыхать ездила, только вчера вернулась. А почему ты каким странным голосом разговариваешь? Ты как, жив-здоров?
— Относительно здоров и условно жив, но состояние нестабильное, склоняющееся к критическому с перспективой печального исхода. Ты уж, будь добра, приди отдать последний долг своему верному другу,— заунывно попросил Колька.
— Слушай, а это, случайно, не по поводу богдановской истории ты в такую меланхолию впал? Я вчера послушала по телевизору...
Но Егоров перебил меня:
— Ленка, разговаривать со мной на эту тему опасно для жизни, предупреждаю заранее.
— Ну вот, а я хотела у тебя поинтересоваться...
— Муся! — грозным голосом опять перебил меня Мыкола.— Ты меня озлобляешь!
— Все! Молчу, молчу, молчу! А на другие темы с тобой можно разговаривать?
— С соблюдением должной техники безопасности не возбраняется.
— Тогда договоримся так. Сегодняшний вечер у меня занят, так что материализуйся-ка ты у меня завтра после работы, и мы с тобой вполне сможем спокойно посидеть и поговорить о делах наших скорбных. Я тут с Кипра бутылочку «Муската» привезла...
