— Да больше, больше... — подражая Михаилу Евдокимову, махнул рукой Саша.
— Так мы у него, бедолаги, с шинели хлястик срезали. Расстраивался он ужасно — ему же при таких габаритах все приходилось на заказ шить. А какая же шинель без хлястика? Но мы потом ему подбросили. А после выпуска уже...
— Расскажи-расскажи,— стал подначивать брата Саша,— как ты Марине Михайловне губы накрасил...
— Между прочим, некоторые товарищи, не будем показывать пальцем, кто именно, в это время караулили, а потом ей черной тушью глаза подводили... — ехидно заметил Леша.
— Но тут уже ты караулил,— рассмеялся Саша.
— Интересно, а какую монету сейчас на выпуске на колено кладут? — задумался Леша.— Мы сто рублей клали. А вот какая мелочь у нас на дождик шла, я уже и не помню.
— Мы в 83-м металлический рубль клали — приличные деньги тогда были, а дождик у нас из копеек был,— вспоминал Батя.— Встаешь с колена, а рубль падает, звенит. Дети подбирать рвутся, между ногами шныряют,— он сидел, прислонившись к дереву, лениво перебирая струны гитары.
— Так вот куда шли деньги, которые я потом и кровью зарабатывал! — горестно воскликнул Матвей, как будто в первый раз услышав эти истории, но глаза его смеялись.— На журналы и прочую ерунду. Вот оно, когда правда наружу выходит!
— Да ладно тебе, Павел,— сказал Батя.— Зато им есть что вспомнить и детям рассказать,— и обратился к близнецам.— Ну что, Ать-Два, давайте наши, что ли...
И около костра зазвучали песни, которые обычно поют, собравшись, летчики: «На летном поле мало козыряют, у летчиков все звания равны, у летчиков и маршалы летают», «Серега Санин идет по бровке» — о летчике, спасшем город ценой своей жизни и, конечно же, «Кожаные куртки».
— «Лысые романтики, воздушные бродяги, наша жизнь мальчишеские вечные года...» — пел Батя.
А я смотрела на пламя костра и видела Игоря. Мальчишка мой любимый, как же ты гордился своей новой формой командира корабля — черной, с золотыми шевронами на рукавах! Мальчишка... Ты так и не повзрослел... Не успел...
Но тут гитару взял Матвей. Его бархатный, сильный, чарующий голос окутал и нас, и костер... Он стелился над водой, заполняя все вокруг... Матвей глядел на Ирочку и пел:
— You are my destiny...
А «его судьба» только теснее прижалась ко мне и замерла. Я глянула на Ирочку, и мне стало спокойно и немного грустно — она смотрела на Матвея с таким восторгом и обожанием, такими влюбленными глазами, какими я уже никогда и ни на кого не смогу посмотреть — ушло мое время... Время... О, господи! Я же обещала Ирочку к одиннадцати часам привезти домой!
— У кого часы есть? Сколько сейчас?
— Половина одиннадцатого, а что? — ответил мне Батя, глянув на свои «Командирские».
— Нам с Ирочкой пора, а то опоздаем. Нина Максимовна волноваться будет. Павел, дай нам машину, а то я выпила и за руль садиться не хочу.
— Так позвонить же можно и предупредить,— удивился Матвей.
Я махнула рукой и в двух словах объяснила, что позвонить нельзя.
— Ирочка,— спросил он.— Хотите на яхте домой вернуться? — Красавица «Лидия» покачивалась около причала усадьбы.—А на Набережной нас машина будет ждать, и мы с Леной вас домой отвезем? — От избытка чувств у нее не было сил что-то сказать, и она просто кивнула головой.— Кто еще с нами? Батя, поехали? — предложил Матвей.
— Поехали,— согласился тот, одним движением поднимаясь с травы.
На яхте, которая изнутри была не менее прекрасна, чем снаружи, Матвей провел нас по всем помещениям, объясняя, что, почему, зачем и как на ней расположено. Ирочка, ростом даже не достававшая ему до плеча, с боязливым интересом все рассматривала, то и дело восторженно глядя на Матвея своими серыми глазищами. А он обращался с ней так бережно-трепетно и смотрел с такой нежностью, какую вряд ли можно было предположить в этом много пережившем человеке.
Мы поднялись на палубу. Мимо проплывали дачные поселки, где в некоторых домиках горел свет; с какой-то чудом сохранившейся турбазы раздавались музыка и веселые голоса — там были танцы; кое-где на воде виднелись лодки рыбаков, их согнутые фигуры и еле видимые полоски удочек.
— Вот и нашел Артур Грей свою Ассоль,— тихонько сказал мне на ухо Батя.
— Любишь Грина? — так же тихо спросила я.
— Читал мальчишкой. Но любить?.. Нет, не люблю! Он заставляет верить в то доброе и светлое, которого нет на свете, и поэтому жесток.
Я посмотрела на него — сейчас его взгляд не был ни дерзким, ни наглым. Он был как будто обращен внутрь, к своим неизвестным мне мыслям, наверное нерадостным.
Прямо на Набережной стоял белый «Линкольн» Матвея, в который мы поспешили забраться — на палубе было довольно прохладно,— внутри пахло табаком, кожей от сидений и дорогим мужским одеколоном, а самое главное, было тепло. В салоне чуть слышно играла музыка, и согревшаяся Ирочка привалилась ко мне и заснула.
Когда мы подъехали к ее дому и я собралась разбудить ее, Матвей остановил меня:
— Не надо! Пусть спит! Я ее так отнесу.
И он настолько осторожно, словно маленького ребенка, взял ее на руки, что она не проснулась, и аккуратно вышел из машины вслед за мной, а Батя остался внутри.
Дверь Ирочкиной квартиры распахнулась прежде, чем я успела позвонить, и в проеме появилась встревоженная Нина Максимовна — наверное, она около окна сидела и нас высматривала.
— Все в порядке, Ирочка просто спит,—тихонько успокоила я ее.
— Проходите-проходите,— облегченно вздохнув, шепотом пригласила нас она, но, разглядев шагнувшего в квартиру вслед за мной Матвея, застыла на месте, а он с Ирочкой на руках — перед ней.
— Куда ее положить? — спросила я, чтобы прервать эту немую сцену.
— А вот сюда, на диванчик,— очнулась Нина Максимовна.
Матвей бережно уложил Ирочку, она засопела, заворочалась, как ребенок, устроилась поудобнее, глубоко вздохнула и уснула уже по-настоящему.
— Иди! Ну иди же! — я потянула Матвея за рукав, поняв, что он может так стоять и смотреть на Ирочку бесконечно.— Подожди меня в машине.
Он непонимающе посмотрел на меня, но потом до него дошло, что я ему сказала, потому что он кивнул и молча вышел из квартиры.
— Нина Максимовна,— начала я,— извините, что мы все-таки немного задержались — так получилось. Ирочка не пьяная, она просто очень устала и от впечатлений, а их у нее было очень много, и от того, что мы и купались, и играли, и вообще ходили на голове. А вещи, что на Ирочке, стирать не надо, ее уговорили все это надеть, чтобы вечером комары не покусали, а ее собственные все целые, я их завтра привезу. И вот еще что. Вы Ирочку чаем с малиной напоите, что ли? Как бы она не простудилась,— все-таки вечер прохладный был. Хорошо?
— Спасибо вам, Елена Васильевна,— сказала она, грустно улыбнувшись.— У Ирочки так мало праздников было в жизни. И я очень рада, что она немного повеселилась... Спасибо вам!
Добравшись наконец до своей комнаты, я приняла душ и, совершенно обессиленная, рухнула на кровать, но спать мне совершенно не хотелось — у меня сегодня тоже было слишком много впечатлений. И, когда раздался тихий стук в мою дверь, я ни секунды не сомневалась, кто за ней. И не ошиблась — это был Батя.
— Мадам! — притворно испуганным шепотом заговорил он, заглядывая мне в лицо своими дерзкими бесшабашными глазами.— Мне так страшно одному в комнате. Шорохи какие-то слышатся. Половицы скрипят. Ветер за окном завывает. Можно, я у вас здесь в уголочке калачиком на ковре свернусь и до утра подремлю?
Ну, по-другому и быть не могло, подумала я, рассмеявшись, и открыла пошире дверь, а когда увидела, что он кладет на прикроватную тумбочку маленький квадратик из фольги, взяла его и положила ему обратно в карман:
